— Кто это? Ладно, что же получается, я тебя сегодня не увижу?

— Может быть, вечером выберусь.

— Так уже вечер! — насмешливо сказал Ахмет и поспешно прибавил: — Когда за тобой зайти?

— Ну, сейчас полвосьмого… Ладно, приходи в девять.

— В восемь?

— В девять, говорю же. Что с тобой сегодня?

— Ничего особенного. Просто голова не соображает. Ты что сейчас делаешь?

— У нас же гости! Жду тебя в девять, хорошо? Хотя постой. Не надо за мной заходить, я сама приду.

— Милая моя, разве можно ходить одной так поздно? Да еще в такую даль! — Илькнур жила в Тешвикийе, в десяти минутах ходьбы. Ахмет поискал еще какой-нибудь предлог, чтобы зайти за ней, и придумал кое-что смешное: — Разве можно так поздно? Говорят, будет переворот! — Заставил себя засмеяться и взглянул в сторону Османа. Тот по-прежнему читал газету.

— Какой еще переворот?

— Шучу, шучу! Потом поговорим. В девять жди меня внизу! — Ахмет хотел сказать еще что-нибудь ласковое, но, посмотрев на Османа, передумал. В последний момент кое-что вспомнил: — Да, и прихвати тетрадь!

— Какую?

— Не читала? Ту, в которой отец писал старыми буквами.

— А, читала, читала! — весело сказала Илькнур. — Очень понравилось. Твой отец, оказывается, был таким интересным человеком!

— Ну вот и хорошо. Захвати тетрадь с собой.

— Очень интересно! — повторила Илькнур.

— Да у тебя вообще, как я посмотрю, жизнь интересная.

— Всё, всё, пока!

Ахмет положил трубку и, нервно барабаня пальцами по телефонному столику, посмотрел сначала на фотографию Джевдет-бея, потом на Османа. «Да, нужно будет написать портрет дедушки… Как бы его изобразить? На складе, среди товаров и рабочих, или в домашней обстановке, в окружении вещей и семьи?» Улыбнувшись, Ахмет поднялся на ноги. «Да, вещи, вещи…» Бабушкина гостиная была переполнена вещами. В тот год, когда построили новый дом, Ниган-ханым велела перенести все вещи из старого на свой этаж. По стенам развесили полочки, четки, безделушки и фотографии Джевдет-бея. Чтобы пройти через гостиную от одной двери до другой, приходилось пробираться через лабиринт расшитых золотом кресел, стульев с перламутровыми инкрустациями, столов и столиков. Фортепиано, на котором никто никогда не играл, служило подставкой для ценного бабушкиного фарфора: безделушек, статуэток, китайских ваз, тарелок и чайных чашек. Поскольку Ниган-ханым не разрешала никому прикасаться к этим предметам, боясь, что они разобьются, а сама уже несколько месяцев была не в состоянии протирать их тряпкой, все они были покрыты толстым слоем пыли. «Интересно, сколько это всё стоит? — подумал Ахмет и вздрогнул. — Если бы я стащил отсюда несколько вещичек и продал, Хасан на эти деньги полгода мог бы издавать свой журнал!» В буфете за стеклом, по всей видимости, стояли самые дорогие предметы. «Как бы их стащить?» Ему вспомнилась связка ключей, с которой бабушка всегда ходила по дому, — в детстве ему очень нравилось, как она звенит. Подойдя к буфету, он увидел, что тот закрыт на ключ, и стал разглядывать расставленные на полках предметы. Ему пришло в голову, что он впервые смотрит на них с такого близкого расстояния. Однако в последние несколько недель Ахмет не видел связку ключей и не слышал ее позвякивания. «Да ведь пропажу непременно заметят и обвинят в ней горничную или еще кого-нибудь…» — подумал он и решил отказаться от этой идеи.

— Что он там делает, у буфета? — спросила Ниган-ханым.

— Ничего, бабушка, просто смотрю! — повернулся к ней Ахмет и, подумав, что вид у него, наверное, сейчас виноватый, взглянул на Османа.