–Ах, какой у неё смех! Она меня спросила, на что похож пароход. А я взял да и показал… – Тут Отжигай надул щёки, ссутулился и, разведя руки, принялся изображать ими вращение колёс, да ещё очень похоже погудел губами. – А потом говорю: только сейчас больше винтовые в ходу… – И он прошёлся по комнате кокетливой походкой, заложив руку за спину и крутя ладонью, как коротким хвостом.

У Полыхая в тот день тоже нашёлся повод гордиться успехами. Дело было так: друзья, стараясь быть как можно менее заметными, присутствовали на террасе, где дочери Маумун аги развлекали высокородных гостей светской беседой. Разговор зашёл сперва о статуях, которыми была украшена терраса, а потом и об искусстве вообще. Надо заметить, что при всей неприязни джиннов к смертным народам и мирным занятиям, скульптура, живопись и поэзия относятся к тому немногому, на что они согласны обращать внимание. Хотя, конечно, предпочтительно, чтобы на картинах изображались баталии, а в стихах говорилось о кровопролитии…

–Искусство смертных, – говорила Парым, и голос её чаровал и обволакивал, – шагнуло далеко вперёд за последние столетия. Не хочу показаться невежливой, но ваши сведения, господа, несколько устарели. А между прочим, среди нас есть джинн, который служит помощником посла, и по долгу службы тесно общался со смертными. Быть может, он расскажет нам о том, какие тенденции нынче наиболее сильны в искусстве несовершенных народов?

Парым была старшей дочерью Магмуна и самой образованной. Речь её ласкала слух, и такие слова, как «тенденции», в её устах звучали сущей музыкой.

Полыхай счастливого случая не упустил, прочёл целую лекцию о реализме – да так мастерски, что его заслушались, и даже могучий Сожги Башка похвалил его:

–Не встречал ещё юнца, который умел бы так складно говорить!

Отжигай под шумок успел состроить для Варым несколько смешных физиономий…

А вечером счастье нежданно улыбнулось Искрюгаю. Саламандра из прислуги передала ему свёрнутый в трубочку медный листок, на котором оказались написаны такие слова:

«Мой Искрюгай! Нам редко удаётся побеседовать, и всякий раз я начинаю говорить что то не то. Приходи сегодня в полночь в Топазовый сад. Мне хочется сказать тебе кое что очень важное. Приходи обязательно! Я наброшу на сад Покров Незаметности, и нам никто не помешает. Приходи, жду. Твоя сестричка Жарым».

Он прочитал письмо ещё раз, ещё, и снова… Сердце забилось часто часто. Что она хочет сказать?

Никогда ещё часы не тянулись для него так долго. Даже когда он сидел в бутылке, ожидая, когда нужно будет кого нибудь спасти, он не скучал. В бутылке, вообще, глупо скучать. Взял с собой книг побольше – и читай в своё удовольствие.

А сейчас… Попробовал Искрюгай почитать «Маготехническое пособие по коврам самолётам» – буквы перед глазами разбегаются и складываются в строчки, написанные нежной ручкой Жарым. Попробовал стихи почитать – ни в одну строфу так и не вник. Правда, сам стихотворение написал. Даже на медном листке его выдавил корундовым калямом, но тут же расплавил – как то стыдно стало.

Друзья куда то подевались (Магмун ага, конечно, поселил их всех в комнате Искрюгая), но это и к лучшему: разговоров сейчас не хотелось. Правда, и тишины напряжённого ожидания тоже не хотелось… В общем, Искрюгай сам не знал, чего ему хотелось, но вот в настенных часах зазвенели хрустальные колокольчики, отмечая наступление двенадцатого часа, и больше Искрюгай ждать не смог.

Он покинул комнату, тихо тихо прошёл по коридору, подавляя желание спрятаться в тень всякий раз, когда вдали мелькал силуэт саламандры. Из трапезной доносился шум застолья, и всё равно Искрюгай опасался, как бы там не услышали грохот, с которым билось в рёбра его измученное сердце.