Знаете, иногда судьба так лезет из кожи вон, стараясь уязвить тебя побольней, что поневоле задумаешься, стоит ли продолжать сопротивление. Холод той ночью стоял адский, если не хуже, и отправляясь в экспедицию, я накинул халат. Именно поясок этого зловредного одеяния, застряв в двери, погубил меня в самую последнюю секунду.

Открылась дверь, отчего в коридоре предательски посветлело, и обладатель звучного голоса и храпа схватил меня за руку.

Это был мой старинный друг сэр Родерик Глоссоп.

Далее случилась небольшая заминка, несколько оттянувшая начало судопроизводства. Секунды три, а то и три с четвертью, мы завороженно созерцали друг друга, при этом старина Глоссоп прицепился к моему локтю как банный, так сказать, лист. Не будь на мне халата, а на нем — розовой в голубую полоску пижамы и горевших жаждой убийства глаз, наша скульптурная группа точь-в-точь походила бы на рекламную картинку: умудренный жизнью старец отечески похлопывает юношу по плечу: "Мальчик мой, если ты запишешься, как я в свое время, на Заочные Курсы Матта и Джеффа в Осуиго, штат Канзас, то когда-нибудь тоже станешь Третьим Помощником Вице-Президента Консолидированной Корпорации «Пилочки для ногтей и щипчики для бровей», г. Скенектади".

— Это вы… — наконец, выдохнул сэр Родерик.

В связи с этим я хотел бы сделать заявление: когда вам говорят, что слово, в котором нет свистящих и шипящих, прошипеть невозможно, — это полный вздор. Он выдохнул в меня своим «вы!», как разъяренная кобра ядом, и мне без всякого дара провидения стало ясно: это самое «ВЫ!!!» не предвещает ничего хорошего.

Наверное, по правилам этикета мне полагалось произнести ответное слово, но я сумел издать лишь тихое унылое блеяние. Мне всегда было как-то неуютно встречаться с этим типом лицом к лицу — даже при более традиционных обстоятельствах и с чистой совестью; теперь же я всерьез опасался, что он пронзит меня своими бровями.

— Прошу! — сказал он, вбросив меня в комнату. — Мы ведь не хотим поднять на ноги весь дом, верно? Итак, — он определил меня на ковер и закрыл дверь, как-то неприятно пошевеливая при этом бровями, — расскажите-ка мне об этом очередном приступе умопомешательства.

Веселый беззаботный смех, подумал я, наверняка поможет разрядить обстановку.

— Говорите членораздельно, — пресек мои старания доброжелательный хозяин. Должен признать, что и сам представлял себе веселье и беззаботность как-то по-другому.

Героическим усилием воли я овладел собой.

— Безумно жаль, что все так получилось, — участливо произнес я. — Дело в том, что я принял вас за Таппи.

— Сделайте милость, избавьте меня от своего идиотского сленга! Что вы имели в виду под этим невнятным «таппи»?

— Это, знаете ли, не то чтобы «невнятное». Скорей уж, «невзрачное», если присмотреться повнимательней… Короче говоря, я думал, что вы — это он.

— Вы думали, что я — мой племянник? Как я могу быть своим племянником?

— Да нет, я вот что хочу сказать: я думал, что это его комната.

— Нет. Мы обменялись комнатами. Терпеть не могу спальни на верхнем этаже. Все время думаю о пожаре.

Тут, впервые с начала собеседования, я ощутил прилив душевных сил и перестал чувствовать себя лягушкой, попавшей под плуг — что, должен заметить, печально сказывалось на моей манере общения. Чудовищная несправедливость случившегося так взволновала меня, что я воспрянул духом и уставился на этого труса в розовой пижаме с отвращением и некоторым презрением. Этот пожарофоб, видите ли, эгоистично обрекает Таппи на участь цыпленка табака — и плакали мои всесторонне продуманные планы! По-моему, я даже слегка фыркнул.