Стивен Кинг. Джойленд
Машина у меня была, но осенью семьдесят третьего я почти всегда шел в Джойленд из пансиона миссис Шоплоу в прибрежном городке Хэвенс-Бэй пешком. Мне казалось, что так правильней. Собственно, мне казалось, что иначе вообще нельзя. К началу сентября пляж в Хэвене почти опустел, что вполне подходило моему настроению. То была самая прекрасная осень в моей жизни. Могу подтвердить это даже сейчас, сорок лет спустя. И никогда в жизни я не был так несчастен, как в ту осень — в этом я тоже могу признаться. Считается, что первая любовь чудесна, а чудесней всего — когда рвется эта первая связь. Вы наверняка слышали тысячу попсовых песенок на эту тему: опять какому-то дураку разбили сердце. Но первая сердечная рана всегда сильнее всего болит, дольше всего затягивается и оставляет самый заметный шрам. Что уж тут чудесного?
Весь сентябрь и даже в октябре небо над Северной Каролиной оставалось безоблачным, и в семь утра, когда я спускался из своей комнаты на втором этаже по наружной лестнице, было уже тепло. Если я выходил в легкой куртке, то она оказывалась завязанной у меня вокруг пояса раньше, чем я проходил половину из трех миль, отделявших город от парка развлечений. Первую остановку я делал в «Булочной Бетти», где брал парочку еще теплых круассанов. Моя тень ползла за мной по песку — футов двадцать длиной, не меньше. Полные надежд чайки, чуя круассаны даже сквозь вощеную бумагу, кружили над головой. А когда я возвращался, обычно около пяти (хотя иногда задерживался и дольше — в Хэвенс-Бэй, городке, впавшем в спячку с завершением лета, меня не ждало ничего интересного), тень сопровождала меня по воде. Если в это время был прилив, она дрожала на поверхности волн, словно танцуя танец хула. Мне кажется — хотя и не поручусь в этом — что я увидел мальчика, женщину и их собаку во время первой же прогулки по пляжу. По всему побережью от городка до развеселого, сверкающего, лязгающего Джойленда выстроились летние домики. Многие из них были дорогие, и большинство наглухо закрыто после Дня труда. Но только не самый большой, похожий на зеленый деревянный замок. Дорожка вела от его широкого заднего двора туда, где морская трава сменялась мелким белым песком. В конце дорожки стоял стол для пикников под сенью ярко-зеленого пляжного зонта. В его тени сидел мальчик в своем инвалидном кресле, в бейсбольной кепке, всегда укрытый до талии одеялом, — даже ближе к вечеру, когда температура поднималась далеко за двадцать градусов. На вид ему было лет пять, уж точно не больше семи. Собака, Джек-Рассел-терьер, лежала рядом с ним или сидела у его ног. Женщина сидела на одной из скамеек у стола и иногда читала книгу, а чаще просто смотрела на воду. Она была очень красива. По дороге туда и обратно я всегда махал им рукой, и мальчик отвечал на приветствие. Она — нет, по крайней мере, в первое время. 1973 год был годом нефтяного эмбарго ОПЕК; годом, когда Ричард Никсон объявил, что он не мошенник; годом, когда умерли Эдвард Г. Робинсон и Ноэль Кауард. Потерянный год для Девина Джонса. Я был девственником двадцати одного года от роду с литературными амбициями; за душой у меня имелись три пары синих джинсов, четыре пары трусов, раздолбанный форд (с хорошим радио), изредка посещавшие меня мысли о самоубийстве и разбитое сердце. Чудесно, да?
Ее звали Венди Кигэн, и она меня не заслуживала. Долгие годы я шел к этому выводу, но вы же знаете старую поговорку: лучше поздно, чем никогда. Ее родиной был Портсмут, что в Нью-Гэмпшире, моей — Саут-Бервик, штат Мэн. Это фактически превращало нас в соседей. Мы начали «гулять вместе» (как тогда говорили) на первом курсе университета — вообще говоря, мы познакомились на «посвящении в студенты». Чудесно, правда? Как в одной из тех песенок. Мы были неразлучны на протяжении двух лет — везде ходили и все делали вместе. |
