Тут в разговор вступила Хелен Хэммингтон. Она сообщила ему, что сменяет мистера Гринапа на должности старшего оперативного сотрудника Скотленд-Ярда. Это была чрезвычайно приятная новость. Затем она сказала мистеру Гринапу:

— Я думаю, мы сможем решить эту проблему.

Гринап сделался очень красный, но ничего не сказал.

— Принято решение, — продолжила Хэммингтон, — что мы, вероятно, позволим вам выезжать несколько чаще.

Через два дня он был в Дорчестер-отеле, в самом сердце книжного мира, и получил свою премию — стеклянную чернильницу на деревянной подставке. Он поблагодарил собравшихся за солидарность и извинился за то, что материализовался посреди ужина и испарится до его конца. «В нашей свободной стране, — сказал он, — я человек несвободный». Ему аплодировали стоя, и от этого у него — у человека, которого не так-то легко заставить плакать, — выступили слезы. Он помахал всем и, уходя, услышал, как Джон Клиз говорит в микрофон: «Везет же мне! Сразу после этого — я». Да, самовозвеличился маленько — но кому от этого стало хуже? Население Лондона могло спокойно чувствовать себя в своих смокингах, домах, постелях. А мистера Гринапа он никогда больше не видел.

В те странные дни ангел смерти все время, казалось, был где-то рядом. Позвонила Лиз: Анджеле Картер сказали, что ей осталось жить самое большее полгода. Потом, плача, позвонил Зафар: «Хэтти умерла». Хэтти — это была Мэй Джуэлл, англо-аргентинская бабушка Клариссы, любительница широкополых шляп и прототип Розы Дайамонд из «Шайтанских аятов», около дома которой в Певенси-Бэй, графство Суссекс, упали на песок, благодаря чему остались живы, вывалившиеся из взорванного самолета Джибрил Фаришта и Саладин Чамча. Кое-что из того, о чем Мэй Джуэлл любила рассказывать — в Лондоне у бывших конюшен Честер-сквер-Мьюз она однажды увидела призрака конюха, который, казалось, шел на коленях, но потом поняла, что просто-напросто идет человек, находясь на старом, более низком уличном уровне, и потому он виден только выше колен; сквозь ее гостиную в Певенси-Бэй в 1066 году плыли корабли завоевателей-нормандцев, потому что море с тех пор отступило; в Аргентине в ее estancia Лас-Петакас быки подходили к ней и клали ей на колени головы, словно они были единорогами, а она девственницей (ни то ни другое не соответствовало действительности), — попало на страницы его книг. Он очень любил ее рассказы, ее шляпы и ее самое.

Хелен Хэммингтон, приехав к нему снова, сообщила, какие послабления полиция теперь готова ему сделать. Они могут, оговорившись обо всем заранее, возить его покупать одежду и книги после закрытия магазинов. Возможно, он захочет поехать за покупками куда-нибудь за пределы Лондона — например, в Бат, — и там он даже сможет заходить в магазины в рабочие часы. Если он захочет надписывать покупателям экземпляры книг, такие мероприятия допустимы, но опять-таки не в Лондоне. Его друг профессор Крис Бигсби пригласил его публично что-то прочесть в Университете Восточной Англии, и, пожалуй, ему можно будет принимать такие приглашения. Не исключены посещения театров — Ковент-Гардена, Английской национальной оперы, Национального театра. Она знала, что он близко дружит с Рути Роджерс, совладелицей ресторана «Ривер кафе» в Хаммерсмите, так что он может иногда выбираться туда ужинать — или в «Плющ», владельцы которого Джереми Кинг и Крис Кобрин тоже люди надежные. И кстати: Зафару теперь позволено не только приезжать на Хэмпстед-лейн, но и ночевать там. С уходом мистера Гринапа кое-что, безусловно, изменилось.