К Анис-вилле подъехали уже в темноте. От дороги к ней пришлось спуститься по лестнице из 122 ступеней. У подножия лестницы была калитка, и Виджай официально ввел его в дом, который он отвоевал для семьи. Подбежал чаукидар (сторож) Говинд Рам и, к изумлению Зафара, наклонился до земли, чтобы коснуться их ступней. Небо было полно пылающих звезд. Он в одиночку прошел в сад за домом. Ему необходимо было побыть одному.

В пять утра его разбудили усиленные электроникой музыка и пение из индуистского храма на той стороне долины. Он оделся и в рассветной полутьме обошел вокруг дома. С его высокой крутой розовой крышей и маленькими башенками по углам, дом выглядел красивей, чем он помнил, красивей, чем на присланных Виджаем фотографиях, и вид на холмы был ошеломляющим. Он испытывал очень странные ощущения, гуляя вокруг малознакомого ему дома, который тем не менее принадлежал ему.

Они провели бóльшую часть дня, слоняясь по территории, сидя в саду под большими старыми хвойными деревьями, подкрепляясь яичницей, которую Виджай приготовил по особому рецепту. Поездка оправдала себя — он видел это по лицу Зафара.

Индийская земля полнилась слухами о его приезде в страну. Две исламские организации клятвенно пообещали устроить заваруху. Когда он, ужиная в Солане в ресторане «Химани», уплетал китайскую еду в пряном индийском варианте, его увидел репортер телеканала «Дурдаршан» по фамилии Агнихотри, отдыхавший там с семьей. Мигом в ресторане появился репортер местной газеты и задал несколько доброжелательных вопросов. Ничто из произошедшего не было таким уж неожиданным, но из-за этих двух случайных встреч нервозность полицейских достигла новых высот и переросла в полномасштабный скандал. Когда они вернулись на Анис-виллу, Виджаю позвонил из Дели на сотовый телефон полицейский чин по имени Кульбир Кришан. Из-за этого звонка Виджай впервые за все годы их дружбы потерял самообладание. Чуть ли не дрожа, он сказал:

— Нас обвиняют в том, что мы позвали этих журналистов в ресторан. Этот человек говорит, что мы повели себя не по-джентльменски, нарушили слово, что мы — можешь себе представить? — «вели неуместные речи». А под конец он заявил: «Завтра в Дели ожидаются беспорядки, и, если мы начнем стрелять в толпу и будут жертвы, кровь падет на ваши головы».

Он пришел в ужас. Дело шло о жизни и смерти. Если полиция Дели готова убивать и только ждет повода, ее надо остановить, пока не поздно. Не время рассусоливать. На глазах у изумленного Зафара он нарочно обрушился на честного беднягу Акшея Кумара, которого винить было совершенно не в чем. Если, сказал он, Кульбир Кришан немедленно снова не выйдет на связь, не извинится перед Виджаем персонально и не даст заверения, что полиция не намерена завтра никого убивать, он потребует прямо сейчас, ночью, отвезти его обратно в Нью-Дели, где он с рассвета будет дожидаться премьер-министра Ваджпаи у дверей его кабинета, чтобы попросить его разобраться с проблемой лично. В результате этой словесной бомбардировки Кульбир позвонил-таки еще раз, посетовал на «недопонимание» и пообещал, что ни стрельбы, ни жертв не будет. Под конец он произнес запоминающуюся фразу: «Если я говорил вне контекста, то прошу меня извинить».

Он разразился смехом из-за полнейшей нелепости этой формулировки и дал отбой. Но спал он неважно. Значение его поездки в Индию будет определяться тем, как пройдут следующие два дня, и хотя он надеялся и верил, что полицейские нервничали зря, полной гарантии не было. Дели — их город, думалось ему, а он — этакий Рип ван Винкль.

Назавтра в половине первого дня они вернулись в Дели, и у него произошел разговор наедине с P.