— Ты пришла пить? Я хочу забыть ее и не могу. Вот и все. А теперь пора домой!

    Она увидела, что он слегка захмелел, но не пьян.

    — Я пришла только за тобой, мальчик мой! Тебе худо. Тебе надо выпить чего-нибудь получше. — С этими словами она поманила пальцем официантку. — Выпей ликеру — это больше пристало образованному человеку, чем пиво. Чего хочешь: мараскина, кюрасо — есть сухое и сладкое — или черри-бренди? Я угощаю тебя, бедняжка!

    — Мне все равно, что! Черри-бренди, так черри-бренди! Сью скверно обошлась со мной, очень скверно. Вот уж не ожидал этого от Сью! Я был ей верен, и она должна была остаться верной мне. Я ради нее готов был продать душу дьяволу, а она ни вот столечко не захотела рисковать своей ради меня. Она спасает свою, а моя пусть катится ко всем чертям! Но это не ее вина, уверен, что не ее!.. Бедная девочка!..

    Где Арабелла достала деньги, осталось неизвестным, но она заказала две рюмки ликера и заплатила за них. Когда ликер был выпит, Арабелла предложила еще, и Джуд имел удовольствие, так сказать, пройтись по весьма разнообразному ассортименту горячительных услад, поощряемый женщиной, хорошо знавшей в них толк. Арабелла значительно отставала от Джуда и лишь потягивала из рюмки, тогда как он пил по-настоящему; она старалась пить ровно столько, чтобы не опьянеть, — и все-таки выходило немало, судя по ее побагровевшему лицу.

    Говорила она с ним неизменно вкрадчивым, успокаивающим тоном, и всякий раз, как он произносил: «Мне все равно, что со мной будет», — а твердил он это непрестанно, — неизменно отвечала: «Но мне-то не все равно!» Наконец настал час закрытия трактира, и им пришлось покинуть заведение. Арабелла обняла его за талию, помогая ему устоять на ногах.

    — Не знаю, что скажет хозяин, когда я приведу тебя домой в таком виде, — сказала она, когда они уже шли по улицам. — Дверь-то, наверно, уже заперта, ему придется сойти и впустить нас.

    — Н-ничего не знаю.

    — Хуже всего не иметь своего дома… Послушай, Джуд, давай-ка лучше пойдем к моему отцу, я сегодня с ним помирилась. Я впущу тебя в дом так, что никто не увидит, а к утру проспишься, и все будет в порядке.

    — Что угодно… куда угодно. Черт подери, не все ли мне равно?

    Они шли рядом, похожие на любую подвыпившую парочку; она по-прежнему обнимала его, и он тоже в конце концов обхватил ее за талию, не потому, что имел какие-нибудь любовные, намерения, а потому, что очень устал, нетвердо держался на ногах и все время искал, на что бы опереться.

    — А вот… э-э… место сожжения мучеников… — запинаясь, бормотал он, когда они переходили через широкую улицу. — П-п-помню, у старика Фуллера, в его «Священном государстве»… мне это вспомнилось, п-потому что мы здесь проходим… Так вот, старик Фуллер в своем «Священном государстве» п-пишет… что, когда сжигали Ридли, доктор Смит читал п-проповедь… и выбрал темой: «И если я… отдам тело мое на сожжение, а любви не имею, — нет мне в том никакой пользы». Часто я думаю об этом, когда здесь прохожу. Ридли, он…

    — Да-да. Точно. Ты ведь умница, дружочек, только сейчас это нам ни к чему.

    — Нет, к чему! Я отдаю свое тело на сожжение! Ну да… Ты не понимаешь! Надо быть Сью, чтобы понимать такие вещи! А я соблазнил ее, бедную девочку! И она ушла… А теперь мне наплевать, что со мной станется.