— Ну что ж, по мне, так изволь, хотя жена твоя — наверняка это она рассказала — дура, что выложила тебе все это! Ну да тут и знать-то нечего. Твои отец и мать не смогли ужиться друг с другом и разошлись. Они повздорили по дороге домой с элфредстонской ярмарки, на холме возле Бурого Дома, ну и расстались навсегда. Ты тогда еще совсем маленький был. Твоя мать вскоре после этого умерла — короче говоря, утопилась, а отец увез тебя в Южный Уэссекс и больше здесь не показывался.

    Джуд вспомнил, что отец никогда не рассказывал: ему ни о Северном Уэссексе, ни о матери, хранил о них молчание до самой своей смерти.

    — И с сестрой твоего отца вышла такая же история. Муж обидел ее, и жить с ним ей стало совсем невмоготу; она взяла да уехала с маленькой дочуркой в Лондон. Фаули не созданы для супружеской жизни, похоже, она никогда не была нам по нутру. Это у нас в крови — мы не любим делать по принуждению то, что охотно готовы сделать по доброй воле. Вот почему тебе следовало послушаться меня и не жениться.

    — Где расстались отец с матерью? У Бурого Дома, ты говоришь?

    — Чуть подальше, там, где отходит дорога на Фенворт и стоит придорожный столб. Когда-то там была виселица, она тоже связана с нашим прошлым. Ну да хватит об этом.

    В тот же вечер, едва спустились сумерки, Джуд вышел от своей двоюродной бабки, сказав, что идет домой. Но, достигнув открытого плоскогорья, он зашагал по нему, пока не добрался до большого круглого пруда. Мороз держался, хотя и не был особенно сильным, над головой медленно зажигались и мерцали крупные звезды. Джуд ступил на кромку льда сперва одной ногой, потом другой; лед затрещал под его тяжестью, но это его не остановило. Он продолжал идти к середине пруда под громкий треск льда. На самой середине он огляделся вокруг и подпрыгнул. Снова раздался треск, но лед не проломился. Он подпрыгнул еще раз — лед перестал трещать. Джуд пошел обратно и выбрался на берег.

    Чудно, подумал он. Зачем ему сохраняется жизнь? Должно быть, для самоубийства он недостаточно важная особа. Миролюбиво настроенная смерть гнушается им и не желает принять его в число своих подданных.

    Так не придумать ли ему что-либо менее благородное, нежели самоуничтожение? Что-либо не столь возвышенное, соответствующее его теперешнему унизительному, положению? Он может напиться. Ну, разумеется, и как это он забыл? Пьянство — самое привычное занятие всех отчаявшихся и ничтожных. Теперь-то он начинает понимать, почему некоторые ходят по кабакам. Спустившись по северному склону холма, он вышел к невзрачному трактиру. Когда он вошел и сел, он увидел на стене картину, изображавшую Самсона и Далилу, и вспомнил, что именно сюда заходил с Арабеллой в тот первый воскресный вечер, когда начал за ней ухаживать. Он спросил виски и жадно пил час, если не больше.

    Поздно вечером он, шатаясь, брел домой; всю его угнетенность как рукой сняло, голова была еще довольно ясная. Он громко расхохотался, представив себе, какой прием окажет ему Арабелла, когда он заявится к ней в таком виде. Когда он вошел, дом был погружен во мрак и, поскольку он нетвердо держался на ногах, ему не сразу удалось зажечь лампу. Он обнаружил следы разделки туши, клочья мяса и сала, но самих окороков нигде не было видно. На внутренней стороне старого конверта; пришпиленного к занавеске над очагом, рукой его жены было написано:

     «Ушла к друзьям. Не вернусь».

    На следующий день Джуд остался с утра дома. Он отослал свиные кости в Элфредстон, выгреб грязь из дома, потом запер дверь и, спрятав ключ в условленное место на случай, если бы она вернулась, поспешил в Элфредстон на работу.