– Она сказала, что боится за сына. Боялась какого-то ужасного буйства. Боялась, что он губит себя и способен сделать что-нибудь ужасное.

– С ней?

– С ней или с собой. С кем-нибудь…

– Она так и сказала?

– Этими самыми словами. Бренной плотью своей…

– Не стоит о бренной плоти, доктор Хоумз. Миссис Кристо просила у вас помощи?

– Просила. Но… – Хоумз, искусный оратор, умолк на самом интересном месте.

– Так что же? – нетерпеливо спросил Страпп.

– Она предупредила меня, чтобы я не заговаривал с ним. Умоляла не корить его за то, что он ступил на путь греха.

– Почему она так говорила?

– Она сказала, что не знает, чем он ответит на мои речи.

– Вы хотите сказать, она боялась, что он прибегнет к насилию?

– Она боялась влияния сатаны, который ныне им завладел.

– И вы согласились молчать, ничего ему не говорить?

– Нет. Нет. Я знаю свой долг, мистер Страпп.

– Так что же произошло?

– Миссис Кристо рыдала, рыдала, рыдала…

– А вы как поступили?

– Я дождался возвращения сына, и когда он вошел в кухню, где, я сидел с миссис Кристо, я попытался показать ему в свете учения Христова, как дурен и ошибочен избранный им путь греха.

– Он что-нибудь сказал?

– Ничего не сказал.

– Совсем ничего?

– Ничего членораздельного. Когда я стал внушать ему, как вредит он сам себе, как грешно вводить в дом саму размалеванную Иезавель сего града и дьявола по плоти…

– Ясно. Что он на это сказал? Что сделал?

– Он зарычал, как зверь. Он был одержим…

– Вы хотите сказать, он вышел из себя?

– Да, он потерял облик человеческий…

– Что же он сделал?

– Схватил большой нож, который лежал в кухне на доске для хлеба, и кинулся на меня.

– Он бросился на вас?

– Да. Бросался опять и опять…

– Что сделали вы?

– Мне пришлось спасаться. Пришлось бежать. Он бежал за мной до самой калитки, и рычал, как зверь, и замахивался на меня ножом.

– Это было задолго до смерти миссис Кристо?

– Накануне. Как раз накануне, мистер Страпп.

В зале задвигались, завздыхали, позади меня кто-то всхлипывал, а сам я закрыл лицо руками и мысленно застонал: «Джули, Джули!» Что еще тут скажешь, что сделаешь? Как тут выразить всю меру отчаяния?

Страпп помолчал – пусть вздохи и всхлипывания делают свое дело, – а немного погодя негромко и просто сказал:

– Больше мне говорить нечего, ваша милость. Таковы доказательства обвинения.

В зале воцарилась тишина, и я надеялся, что отец заявит, наконец, протест, или заспорит, или даже вспылит. Но теперь его молчание словно слилось с молчанием Джули. а потом вместо того, чтобы предпринять позарез необходимую сейчас контратаку, он затеял весьма практический разговор с судьей Лейкером и Страппом о том, чтобы перенести дальнейшее слушание на завтра.

Судья пожал плечами: он запомнил урок, преподанный ему за его попытку вмешаться.

– Хорошо, мистер Куэйл, – сказал он и покачал головой. – Как вам угодно. – Потом обернулся к Страппу: – Желаете произнести свою заключительную речь теперь, мистер Страпп, или завтра, после того, как выступит защита?

– Я заключу после защиты, ваша милость, – сказал Страпп. – Сейчас мне это нежелательно.

– В таком случае, – вмешался отец, – если мы на сегодня заканчиваем, я прошу разрешения суда повторно вызвать на завтра некоторых свидетелей – в качестве свидетелей защиты.