Златорукий взял со станка целлофановый пакет и извлек оттуда жирный бутерброд с сырным запахом и сверток, на котором было написано: "Примут ли Россию в Европейское сообщество?"

— А чего ж не примут? — громко подумал Златорукий. — Нешто мы в Африке живем?

Под его пальцами газета с шорохом развернулась, открыв два небольших глубокого, осеннего цвета огурца.

Златорукий взял в левую руку соленый огурец, а в правую сырный бутерброд.

Совершенно счастливым ощущал себя в эту секунду работник слесарного дела Златорукий. В правой руке сырный бутерброд, в левой — огурец летноего посола. Чего ж еще человеку надо? От радости мастер плюнул себе под ноги.

Вот в этот-то момент и вошла фигура, окутанная оранжевой материей, словно пламенем костра — Костя Крыжовников.

Однако душевного настроя слесаря она не изменила.

Мастер дружески плюнул в пол, да так ловко, что попал в первый свой плевок.

— Обед! — крикнул он Косте и с железным хрустом откусил огурец.

Видать и внутри-то Златорукий был весь из железа.

Кричал он потому, что собственного голоса почти не слышал и думал, что разговаривает обычно, как все люди.

Чтоб не отвлекать мастера от еды, Крыжовников подошел к станку и стал вспоминать, где на нем чего включается, и что как двигается.

Увидев, что тракторный вал надо бы малость подточить, Костя надел очки и нажал на красную кнопку, под которой имелось другое сильное слово: "Пуск".

Деталь завертелась, набирая обороты. Костя медленно подвел к ней резец, и вал завизжал от страха резким металлическим голосом. Страшной силы звук прошиб даже мохнатые уши слесарской шапки и разогнал сырные мысли Златорукого. Но Костя-то, конечно, сказал про себя дзэнское странное слово "Авалокитешвара", и в голове его получилось ясная, пустая тишина. Какая бывает только в зимнем лесу.

Вот уже первая стружка, гнутая как березовая береста, слетела со станка, но тут чей-то палец снова уперся в кнопку. В ту, что имела черный, останавливающий цвет. Палец принадлежал Златорукому.

— Уши береги, — посоветовал мастер. — Оглохнешь.

И Златорукий наклонил свою голову к груди Крыжовникова, будто вслушиваясь в сердце бьющееся изнутри Кости. Так он предлагал Косте снять с себя шапку с ушами и надеть тому на голову. Сам он этого сделать, понятно, не мог, по причине огурца и бутерброда с сыром, которые к этому моменту в своих размерах сильно поубавились.

— Дак мне она ни к чему, — улыбнулся Костя. — У меня-то в голове всегда тишина.

— А мысли? — рассуждал Златорукий. — Мысли же! Значит, какая же тишина?

Тут Костя снял с шапку с головы Златорукого, приблизил к нему свою и со всей мощи крикнул в ушную раковину слесаря:

— А-а-а!!!

Что-то хрустнуло в черепе мастера. Нечеловеческий силы крик потряс его ушные перепонки, отозвался в самых дальних закоулках тела и, наконец, затих где-то в кирзовых сапогах. Затем наступило полное, абсолютное безмолвие, которое долго не тревожила ни одна мысль.

— Вот примерно такая, — объяснил Костя и нажал на станковую кнопку, покрытую красным запускающим цветом.

Несостоявшееся украшение села Чушки

На следующий день киотский монах Костя Крыжовников продолжил приобщение жителей села Чушки к религиозному учению дзэн.

Хотя этот следующий день и был субботой, в которую среди русских людей работать не принято, Костя не собирался сидеть, сложа руки. Сложа руки, он ходил по улице Широкой. Только сложены они были особым дзэнским образом, бутоном. Недалеко от сельсовета Крыжовников увидел заграждение из различного размера плашек, балок и сломанных плинтусов.