От всей души стараясь помочь, Джоди сама не замечает, как все время заводит одну и ту же пластинку. К ней можно ввалиться посреди ночи, вытащив их с Диди из постели, и сообщить, что отхватила себе руку топориком для разделки мяса. И в ответ раздастся:

— Ты отхватила себе руку топориком для разделки мяса. И как ты теперь себя чувствуешь?

Порой меня это просто бесило. Вот сейчас мне требовался человек, который всплакнул бы вместе со мной, или рвал и метал, или костерил Дэна на чем свет стоит.

Хотя сегодня взбесить меня могло решительно все. Даже то, что капуччино налили до самых краев, — уже этого оказалось достаточно. Эта взбитая белая дрянь капала из прорези в крышечке. И еще, когда я завернула в туалет на третьем этаже, специальный дамский ящик (корыто голубого цвета, которое ни с чем в мире не перепутаешь) был набит чьими-то ежемесячными б/у.

Или вот: вернулась я в контору — а в закуток Кайли втиснулся какой-то тип неопределенного рода занятий. И Кайли сидела ко мне спиной ровно столько времени, сколько требовалось, чтобы я усекла: у нее тут мужчина, и это весьма увлекательно, и вообще очень важно. И пусть все это примут к сведению. И хихиканье Кайли, доносящееся из-за перегородки, оповещало об этом всю контору.

С ума спятить, до чего может довести рутина. Меня — не меньше, чем Кайли. Но в конце концов она сделала вид, будто заметила меня, и развернулась на крутящемся стуле, рассчитанным движением задев незнакомца бедром, обтянутым бархатной мини-юбочкой.

— О, Вики, спасибо! А это Лайм. Он у нас поработает несколько месяцев.

У Лайма мешки под глазами — обычное дело для свободных художников. Но сексуальный. Темные, настороженные глаза. Приятная улыбка. Ростом пониже меня, самую малость. Что-то в нем есть.

— Ну как, придумали, что рифмуется с завтраками? — спросил он.

— Билась над этой рифмой всю прошлую ночь.

— Кайли говорит, что вы тоже участвуете в наступлении по всем фронтам. Хоть прикалываться умеет.

— Да. Я и есть один из фронтов.

Он хмыкнул. Кайли торопливо выхватила у меня кофе, всем видом давая понять, что лучше бы мне заниматься своими делами. Но определенно в этом Лайме что-то есть. Занятный и какой-то… На минуту-другую я даже забыла о фотографии Дэна.

Когда Лайм ушел, я пришлепнула фотографию обратно — просто проверяла, не изменилось ли что-нибудь. Ничего не изменилось. Дэн на снимке твыглядел прямо как живой (не глупи, Виктория, он всего лишь ушел, а не умер), и какая-то дурацкая боль сдавила мне горло и докатилась до ребер, давая понять — он мне все еще нужен. При такой физической боли любовная неотложка из моих фантазий немедленно примчалась бы и водрузила меня на носилки.

— А Лайм — милый, — заметила Кайли. — Не находишь?

— Да-да…

Кайли снова развернулась к компьютеру. Дело у нее явно спорилось. Она выстукивала письмо своей мамочке в Брисбен.

А в моем компьютере, пока тут болтался Лайм, появилось нечто удручающее. Очередная ипотечная брошюра, которая напрочь вылетела у меня из головы. Туда надо добавить текста — дизайнеру никак не удавалось увеличить лицо модели настолько, чтобы оно заняло свободное пространство (морщин многовато — а если дамочку подретушировать, то вид получится неестественный).

Вот работенка. Не было печали… Сидеть и выдумывать лишний текст для пустого места на бумаге — и все потому, видите ли, что фотомодель, изображающая чью-то жену, должна выглядеть как живая и одновременно не так, как выглядят живые люди. Я отметила, что парень, изображающий мужа, облачен в красную рубашку. Что-то новое. Обычно это синяя ковбойка. Впрочем, неважно. Важно, что они якобы женаты. Якобы счастливо женаты. Якобы «обожаем банк за предоставленную нам двадцатипятилетнюю рассрочку».