Мы почти ополовинили литр «Столичной», а Вилли Токарев из динамиков запел про рыбалку, когда возвратился Афанасий.

– Все точно. Даже больше на пятьсот двадцать пять рублей.

Пекарев удовлетворенно и с видимым облегчением вздохнул.

– Витя, благодарю. – И снова протянул руку. – Ни о чем не спрашиваю, не мое это дело, как и что – просто благодарю. От души.

Афанасий положил на столик пухлый бумажный сверток, перетянутый канцелярской резинкой.

– Тут тридцать тысяч, как договорились.

Я ответил на рукопожатие и сказал:

– Денег не надо.

Пекарев откинулся на спинку стула.

– Интересно. А что же тогда?

– Дружескую услугу.

– Какую?

– Пока не знаю.

Он усмехнулся и покачал головой.

– Честно говоря, я бы предпочел отдать деньгами.

– Толя, в моей ситуации я бы предпочел услугу.

– Именно потому, что я знаю твою ситуацию, деньгами мне как-то спокойнее. Ну, хочешь, еще трешку накину? Или пятерку?

– Нет.

– Витя, я очень не люблю быть кому-то должен, – набычился Пекарев. – А ты меня пытаешься заставить делать то, чего я не люблю. И, кстати, когда меня пытаются заставить, я не люблю тоже.

– Толя, ты готов был тридцать тысяч заплатить только за то, чтобы тебе «вежливых людей» сдали, – в тон ответил я, – а я сам всю сумму привез. И я не заставляю, а прошу помочь. Не воспринимай это как долг. Просто ответная услуга, и все.

– Но я ведь могу и отказаться.

– Можешь.

Он помолчал, склонив голову и барабаня пальцами по столу. Потом хлопнул ладонью так, что подпрыгнули рюмки, и сказал:

– Добро.

Мы встали и опять, уже в который раз, стиснули руки в пожатии.

– Я позвоню.

– Буду ждать.

– До свидания, – сказал Афанасий.

Я пошел к выходу. Угрюмый дядя Миша за стойкой пил водку маленькими глотками, закусывая шоколадной конфеткой, и смерил меня на прощание взглядом сонного крокодила.

донеслось мне вдогонку.

Я подумал, что это знак.

* * *

Наступило утро 31 августа – самого грустного дня в году со школьных времен. Рябина уже красная, вода холодная, большущие злые осы кружатся вокруг темно-алой дряблой мякоти перезрелых арбузов. Лето кончилось, как всегда, слишком быстро и не оправдав ожиданий – метафора чересчур прозрачная, чтобы ее раскрывать, и тривиальная тема школьного сочинения звучит подобно вопросу на Страшном Суде: как ты провел лето? Не так, как хотелось бы, ну, или не совсем так, и придется снова мямлить: я гулял, купался, был у бабушки, доил корову. Уже получены учебники в библиотеке, и пройден медосмотр, и уже видел своих одноклассников, может, не всех, но многих, кто возвратился с каникул – они вытянулись, отрастили себе редкие усики, или грудь, или и то, и другое, – и завтра в школу, хочешь ты того или нет. Конец лета – конец свободы, обреченность и неизбежность.

С такими мыслями я подходил по Лермонтовскому проспекту со стороны набережной Фонтанки к гостинице «Советской» – этой жемчужине в короне из злачных мест на челе криминального Ленинграда, в которой, будто в насмешку над обязывающим названием, сосредоточились все пороки загнивающего капитализма и решительно чуждого нам образа жизни: продажной любви, азартных игр, наркотиков, спекуляций валютой, шмотками и алкоголем.