Тот послушно сделал пару глотков. Всплеск ярости исчез так же быстро, как и возник, оставив после себя сосущую пустоту. И в тишине гостиной прозвучал пьяный смех Стромова, полный горечи:

— Ты серьезно уверен, что сможешь помочь?

Борис подошёл ближе. Опустил руки на плечи друга и заставил того поднять голову. Потом тихо заговорил, выделяя каждое слово:

— Мне было десять лет, когда мой отец привёл тебя в дом и сказал, что теперь ты мой названый брат. Ты был старше на год, но выглядел в два раза младше. Испуганный мальчишка с затравленным взглядом и изуродованным лицом. Ты боялся людей, боялся света, прятался по тёмным углам. Кричал по ночам. Шарахался от каждого звука. Я обещал о тебе позаботиться. А через пять лет мы скрепили наше братство кровью, помнишь? У меня на руке до сих пор шрам.

Он повернул левую руку ладонью вверх. На загорелой коже запястья белел тонкий рубец.

— Помню, — хмыкнул Кир, глядя на шрам, — как у тебя кровища хлестала, и рана долго заживать не хотела. А на мне все за пять минут заросло.

— Потому что ты вер.

— Потому что я вер, — повторил Кир, как заведенный. — А ты человек.

— Я твой брат. И я всегда буду на твоей стороне, что бы ты ни затеял. Знаешь почему?

— Почему?

— Потому что так поступают братья. — Борис замолк на секунду, а потом, хлопнув Стромова по плечам, совсем другим голосом произнёс: — Так что хватит этих бабских истерик, давай выкладывай, что там случилось.

Кир медленно снял с плеч руки друга. Встал, пошатываясь, и с досадой чувствуя, как быстро выветривается хмель. Теперь он возвышался над Тихомировым на целую голову.

— Я столько лет пытался стать человеком, — начал Стромов, поморщившись. — Но ты верно заметил: я — вер. Это моя сущность и моё проклятье, и сегодня я это понял, как никогда.

Пошарив в кармане, он достал смятую салфетку, ту самую, на которой дочь Андрулеску записала свой телефон, и поднес её к носу. Шумно втянул в себя запах бумаги.

Она все ещё хранила чувственный аромат девушки, теребившей её в руках.

Пива, пусть и крепкого, оказалось совсем не достаточно, чтобы его заглушить.

Её запах.

Запах истинной пары, ставший одновременно и приговором, и палачом.

В тот же миг зрачки Стромова резко сузились, превращаясь в два тонких серпика. А внутри, глубоко в подсознании, заворочался Зверь, напоминая о своем существовании.

— Чёрт, только не говори, что я правильно понял… — прошептал Борис, изумленно глядя на друга.

— Если бы я мог это предугадать, — Кир невесело усмехнулся, — если бы мог изменить…

Стиснув в кулаке измочаленную салфетку, он с шумом втянул её запах.

— И… что теперь? Ты все отменишь?

— Нет! — в глазах Кира блеснула сталь. — Я столько лет шёл к этому. Ничто не помешает мне насладиться местью.

В словах Кирилла было столько холода, что Борис не стал спорить.

Пожав плечами, он принес из бара бутылку виски. Ни слова не говоря, разлил по стаканам и один протянул Кириллу. Тот залпом опрокинул в себя адскую смесь, и она скользнула внутрь жидким огнём, обжигая гортань.

— У тебя глаза изменились, ты знаешь? — произнёс Тихомиров, вглядываясь в лицо друга.

Стромов кивнул.

— Понял уже. Хорошо, что я никогда не выхожу из дома без линз. Иначе бы меня уже пристрелил какой-нибудь верофоб.

— Здесь, на Тайре, тебе нужно быть вдвойне осторожным. А теперь и втройне. Или наш план полетит к чертям.

Мрачно усмехнувшись, Кирилл налил себе ещё одну порцию виски.