За окнами бледное зимнее солнце пробивалось сквозь пелену тумана.

– Да ну, – отшутился он. – Согласно индийской философии, мы черпаем энергию главным образом из состояния довольства собой. Я просто стараюсь помочь природе. А вот ты по-прежнему озабочена.

– Да, – не стала отрицать она. – У меня нет уверенности, что министр укрощен.

– Пустяки. Пусть болтает что хочет. – Пациенца, казалось, не придавал значения этому делу.

– Но все это затрагивает мое имя и честь отца. Ты думаешь, он не пойдет до конца?

– Он блефует. – Жестом руки Пациенца словно бы отбросил эту тему.

– А если я тебе скажу, что он прав? – задала вопрос она.

– Ты дочь Чезаре, – пристукнул он ладонью по столу, на миг утратив присущее ему спокойствие. – Ты единственная дочь Чезаре Больдрани, и никто не может доказать обратное.

И тут Анна решилась открыться старому другу.

– Он не лжет, Пациенца, – заявила она. – Мама мне призналась в этом перед смертью. Мой отец – Немезио.

– Ах, эта Мария, – сказал он, мягко улыбаясь. – Если она что-то забивала себе в голову… Были две цели, которые она поставила перед собой: возвести тебя на вершину империи Больдрани и заставить склониться перед собой создателя этой империи. Мария, если ты хочешь знать это, единственный в мире человек, который заставил старика плакать.

– Нет, моя мать не лгала, – настаивала Анна. – У нее была ясная память. Уже десять лет, как я ношу в себе эту тайну. И если сказать откровенно, она никогда меня особенно не тяготила. Я убеждена, что отцовство – не биологический факт. Мой отец – Чезаре Больдрани, и я любила его как отца. Он меня вырастил, и я знала, что буду носить его имя, еще прежде, чем познакомилась с ним. Мама меня вырастила с этим культом Больдрани. Я испытывала к нему любовь и преданность дочери, он всегда был рядом со мной. А Немезио оставался для меня просто симпатичным человеком, который был какое-то время мужем моей матери. И отцом Джулио. Когда мама открыла мне свою великую тайну, я не была потрясена. Моя кровь осталась ко всему этому глуха. Но теперь, когда эта история может сделаться достоянием общественности, я не могу оставаться спокойной.

Пациенца нахмурился, и его смуглое арабское лицо сделалось суровым.

– Я не знаю, что тебе сказала Мария, – решительно возразил он, – но я уверен, что ты дочь Чезаре Больдрани. Немезио Милькович здесь ни при чем. Что же касается министра, то он, самое большое, владеет двумя-тремя письмами, которым больше сорока лет и которые ни черта не доказывают.

– Какие письма? – Оказывается, было что-то, чего она не знала, были какие-то документы. Значит, министр и в самом деле слишком хитер, чтобы бросаться в эту авантюру без подстраховки.

– Письма Немезио к твоей матери. Появились из архивов тайной фашистской полиции. Восходят они еще к тем временам, когда Немезио был политэмигрантом.

– В таком случае ты должен дать мне объяснения! – раздраженно воскликнула Анна.

– Может, мне и в самом деле следовало сказать тебе об этом раньше, – сокрушенно развел он руками, – но мне казалось, ни к чему будить спящую собаку.

– Я тебя вовсе не укоряю, – сказала Анна. – Я просто хочу знать.

– Тогда устроимся поудобнее и пристегнем ремни, – пошутил он. – Разговор будет долгий. Увы, но похоже, что сегодня мне придется отказаться от медитации и массажа, – добавил он с сожалением.