Они прошли через сквер мимо памятника целеустремленному Чернышевскому, вышли на шумную Маросейку. Она вдруг повеселела, услышав знакомый московский гомон — такой любимый, так будоражащий чувства.

Юра улыбнулся, понимающе глядя на нее.

— Поехали, поехали, — он легко прикоснулся к ее плечу. — По дороге еще наслушаешься!..

Как хорошо было дома! Казалось бы, они совсем недавно жили здесь, а дом уже стал домом — местом, где утихали тревоги… Лиза прошла по прозрачной галерее, спустилась в сад по мраморным ступенькам. Ого, как разрослись розовые кусты, как тонко и томительно пахнут полураспустившиеся бутоны!

Весь день она провела в саду, и Юра не отходил от нее ни на минуту. Он ничего не делал — просто сидел рядом с нею в беседке у реки, смотрел то на Лизу, то на серебряный трепет водной глади. Потом, быстрым своим, легким движением встал, опустился на траву у Лизиных ног, положил голову ей на колени.

Она гладила его волосы, растрепавшиеся от легкого летнего ветра, и ничего не могла произнести — переполненная чувством, которому и названия не было…

Вдруг он замер, прислушался. Она почувствовала, как он напрягся весь, и поняла, почему: мальчик в ее животе уже не казался робкой маленькой рыбкой — он вертелся и толкался решительно, резво, как и должен был это делать крепкий мальчишка!

— Ишь какой… — удивленно произнес Юра. — Отпихивает он меня, что ли? Как ты думаешь, Лиз?

— Ну почему — отпихивает? — улыбнулась она, продолжая прислушиваться к бесцеремонным пинкам. — Он с тобой здоровается, интересуется, кто ты есть — он же тебя совсем не знает, Юра…

— Да, — сказал он, быстро взглядывая на нее снизу вверх. — Совсем он меня не знает, дурака такого…

Он вдруг поцеловал ее живот — коротким, как будто смущенным, поцелуем.

— Ничего, узнает, — сказал он. — Может, и полюбит еще?

— Если ты его будешь любить, — улыбнулась Лиза сквозь наплывающие слезы.

— А ты сомневалась, родная моя? — Юра обнял ее, приложил руки к ее щекам, заставляя взглянуть на него. — Почему же ты так сомневалась во мне? Я же… Лиза, если бы ты знала! Что с того, что мы не говорили с тобой? Я же все время об этом думал, я же так хотел… Сколько мне лет уже, Лизонька моя, ты знаешь? И я ведь думал, мне это вообще не суждено…

— Но почему же, Юра? Что значит — сколько лет, разве это годы?

— Нет, не в годах дело! Просто… Юля всегда говорила, что не может себе этого позволить, и я, при своей-то жизни, не мог настаивать… И сейчас тоже думал: ты молодая, красивая, зачем тебе нужна эта обуза?

Он смотрел на нее тем самым, лишь однажды ею виденным, взглядом ребенка — и она сразу вспомнила ту, первую, ночь в этом доме, и холод весеннего сада за окном, и трепет его напряженного тела…

Слезы хлынули у нее из глаз неудержимым потоком. Он снова был с нею — такой, какого она полюбила навсегда, ее единственный!

— Прости меня, мой хороший, — наконец произнесла она сквозь слезы. — И правда — дурачок ты мой дорогой… Ничего-то ты не понимаешь, совсем ты маленький, он и то умнее — вон, вертится и не интересуется, что мы об этом думаем!.. А знаешь, — вдруг вспомнила она, вытирая слезы ладонью. — Знаешь, что мне сказала та гадалка?

— Когда ты кивнула? — тут же вспомнил он. — А мне сказала, будто не поняла?

— Ну да! Я и сама не понимаю, как поняла: она ведь по-своему говорила… Она сказала: ты его люби, и сына роди ему.