— Юра, — осторожно спросила она однажды. — Мне кажется, ты все время думаешь о ком-то, кто тебе неприятен…

— Разве? — удивился он. — Почему ты решила?

— Просто у тебя глаза такие… Как лезвия…

— А! — понял он. — Да нет, ни о ком я не думаю. Просто у меня нет оснований для благодушия, вот и все. Если я о ком-нибудь и думаю так — то только о себе. Я слишком много себе позволил…

Лиза молчала, не в силах ему возражать. Может быть, он и прав, думала она. Может быть, ему надо пройти через это, надо укорять себя и даже проклинать…

Но — что произошло, того не воротишь, и она думала сейчас совсем о другом. Стоя у окна на втором этаже, она с трепетом ждала его появления на аллее больничного двора. И как только замечала его высокую, подтянутую фигуру — вглядывалась неотрывно, словно могла издалека рассмотреть лицо. И рассмотреть она хотела одно: думает ли он о ней сейчас, ждет ли встречи или просто идет навестить супругу? Эти размышления были для нее невыносимы, но она возвращалась к ним снова и снова…

Даже в солнечный июльский день на лестнице стоял полумрак. Лиза тихо спускалась с площадки второго этажа навстречу Юре — и руки их соединялись в полумраке. Он осторожно обнимал ее, точно она могла рассыпаться от объятий, прикасался губами к ее виску.

«Как давно он меня не целовал по-настоящему! — думала она с тоской. — И как сказать ему об этом?..»

Она привыкла к страсти каждого поцелуя, к горячему трепету Юриных рук — и никак не могла почувствовать, что происходит с ним сейчас, когда он осторожно прикасается к ее волосам, губам. Они подолгу стояли на лестнице, застыв в молчаливом объятии, и Лиза не чувствовала — какой он теперь, ее Юра?..

Однажды она не выдержала, всхлипнула. Это было в день ее рождения, Юра принес огромный букет белых роз, и она стояла, опустив лицо в цветы.

— Не надо, родная моя, — он погладил ее по голове, как ребенка. — Я понимаю, о чем ты… Но ты прости меня — мне очень трудно сразу…

Она тоже понимала, о чем он: ему невыносимо трудно было возвращаться к жизни. Когда он узнал о будущем ребенке — это было словно рывок из небытия. Но пустота и смерть опутали его все-таки слишком сильно…

Лиза рада была уже и тому, что он начал работать. Даже не потому, что она размышляла о собственном благополучии, которое, конечно, было связано с его делами. Она рада была за него — за то, что он нашел в себе силы на это. Она всегда гордилась им, и теперь могла гордиться им снова…

Но когда Лиза сказала ему об этом, Юра только пожал плечами:

— То, как я взял да и бросил все, — было именно то же самое: я слишком много себе позволил… Люди мне поверили, надеялись на меня, поставили себя в зависимость — и от чего? Выходит, от моего каприза — хочу работаю, хочу брошу! Золотые люди, Лиз! Ты себе представить не можешь, да я и сам глазам своим не поверил: раньше, бывало, стоит отвернуться — и уже народ расслабляется, а теперь — так четко все работали, так собранно, пока я… Я даже Фриде сказал: смотрите, можно и без начальника отлично работать, даже лучше! А она: мы просто были уверены, что вы придете, Юрий Владимирович…

Голос у него дрогнул, и Лиза приникла к его плечу.

— Все обойдется, Юра, — прошептала она. — Все пройдет, ты выдержишь и это…

— Ты только подожди, моя хорошая, — тихо произнес он в ответ. — Ты подожди, не сердись на меня…

Что можно было сказать друг другу за эти минуты на полутемной лестнице!..

И поэтому Лиза радовалась, когда ясным августовским днем Юра осторожно вывел ее на улицу.