|
Я попытался рассмотреть эту ее потребность выставить себя безукоризненной и очень ясно продемонстрировать, что именно ее партнер вел себя невнимательно и неблагодарно. Фактически было очевидно, что хотя она и сослалась на полезность сессии и признание более сложного взаимодействия между собой и партнером, на мой взгляд, она, по сути, занималась отвержением того, что восприняла как мои сомнения на ее счет. Она наглядно демонстрировала мне, что партнер причинял ей боль и относился к ней агрессивно, при том что ее поведение было безупречным. На меня оказывалось значительное давление, чтобы я согласился с такой точкой зрения, признал, что я ошибался, сомневаясь в ней, и присоединился к ней в безоговорочном осуждении партнера. Вместо того чтобы просто оправдать ожидания пациентки, я указал ей на это давление; то, что потом произошло на сессии, выглядело повторением сцены предыдущего вечера. Она почувствовала себя уязвленной и неверно понятой, обиженной и озадаченной тем, что я не сумел присоединиться к ней. Как будто я либо занял сторону ее партнера против нее, либо обращал внимание только на то, в чем сам был заинтересован (как и ее партнер, говоривший с Питером по телефону). Оба варианта заставляли ее почувствовать себя отвергаемой и снова вызывали к жизни вероятность того, что я подозреваю, будто в ней есть нечто нежелательное.
Я коротко обозначил некоторые переживания и фантазии, которые, думаю, занимали мою пациентку в детстве и отрочестве. Я хочу подчеркнуть степень, до которой она, как и ее мать, ощущала себя вынужденной поддерживать позицию, при которой она была права, а другой человек был ответственным за весь причиненный вред. Как и у матери, эта ее позиция часто имела отчаянный и безумный характер, она включала отвержение альтернативного взгляда на пациентку, как если бы этот взгляд означал, что она наполнена злобными, деструктивными, ревнивыми и сексуальными импульсами, чрезвычайно угрожающими. В частности, пациентка чувствовала, что если будет оценена как «плохая», то пропадет: мать будет жестоко нападать не нее, а отец никогда ее не спасет, наоборот, он может образовать альянс с матерью против нее. Однако ревнивые эдипальные желания пациентки были не совсем отщеплены, и она в некоторой степени воспринимала те самые импульсы, которые так старалась отвергать. И действительно, мотивом быть такой хорошей отчасти было предотвращение любой возможности соединения пары, будь то родители, или же я с ее партнером, образующие исключающий ее альянс, или же моя погруженность в собственные мысли, когда я делал свою работу. Я надеюсь, очевидно, сколь явно это было разыграно на сессии, которую я описал. Я полагал, что пациентка на самом деле имела некоторое представление о том, как тонко она атаковала и провоцировала партнера, а также о своем импульсе остановить мою аналитическую работу с ней, даже когда она казалась столь благодарной. Однако знание это вызывало у нее сильную тревогу либо потому, что такая ситуация могла заставить меня нападать на нее (как ее мать), либо же потому, что я мог покинуть ее в пользу другого альянса. Не было ясно, насколько пациентка осознавала конфликт, и определенно у нее имелись большие трудности с тем, чтобы выдерживать такой конфликт или амбивалентность, но не было сомнений в том, что аналитик был поставлен перед дилеммой. С одной стороны, присутствовало понуждение согласиться с точкой зрения пациентки — это казалось разумным, добрым и поддерживающим способом реакции для пациентки (или аналитика) и не содержало в себе очевидного вреда. Более того, казалось неэмпатичным и травмирующим предаваться сомнениям, что, возможно, рассматривалось бы как принятие стороны ее партнера, который относился к ней так плохо. Однако я не имел сомнений, что такое давление отчасти было соблазнительным приглашением вступить с пациенткой в тайный сговор, что поддерживало бы фантазию о нас двоих, образующих интимную пару для исключения ее партнера, который выполнял функцию вместилища для всех нежелательных элементов. |
