— А…

Необычные янтарные глаза врача блеснули, и она снова поднесла мундштук к ярко-алым губам. Снова улыбнулась. Посмотрела в окно, а потом затушила сигарету в хрустальной пепельнице и села за стол, глядя на детектива снизу вверх. В другой ситуации это бы означало, что она принимает правила игры. Но сейчас — наоборот. От нее так и веяло спокойствием. Фальшивым спокойствием.

Аксель опустился в кресло и, слегка подавшись вперед, сплел пальцы, замыкаясь. Их взгляды встретились.

— Я должна извиниться, — спустя бесконечность проговорила Баррон. — Я ошиблась. А вы были правы.

— Все ошибаются.

— Мне не стоило на вас давить.

— Доктор Баррон, — как можно мягче произнес он, — я приехал не для того, чтобы поставить вас в неловкое положение. Я говорил с Берне и хорошо знаю законы Треверберга.

— Вы хотите поговорить с ней до того, как вам придется выступать в суде, и до того, как ее казнят.

Аксель медленно и сдержанно кивнул. Аурелия ответила ему понимающей улыбкой.

— Я дам вам такую возможность.

— Буду у вас в долгу.

Ее глаза сверкнули.

— Не говорите так. Не ставьте себя в зависимое положение, детектив. Не сейчас и не от меня. Я прошу вас только об одной услуге. Когда в следующий раз увидите доктора Карлина, передайте ему пожалуйста: я была не права, и я это признаю.

Эдола рисовала. Перед ней лежал плотный листок бумаги, на вид шершавой, какие-то краски, кисти. Приблизившись, Грин остолбенел, узнав этот мотив: младенец-ангел, безмятежное лицо смотрит в небо. Крылья красные. Понадобилось несколько секунд, чтобы успокоить сердцебиение. Грин сел. Эдола продолжала рисовать. Время свернулось в спираль, закрутилось в тугой жгут. Стало тяжело дышать, а потом все исчезло, растворилось в новом пространстве, раскрывшемся между ними. Он узнавал это ощущение. Черт возьми, он его узнавал.

Закончив с рисунком, она медленно подняла глаза. Прекрасные изумрудные глаза, так красиво вычерченные природой. Ее лицо было совершенным — на его вкус. И смотреть в него было… Нет, это не боль — нечто более глубинное и первобытное. Он будто обрезал эту пуповину. По крайней мере, думал так, сосредоточенный на расследовании. А на самом деле лишь отрекся от нее, чтобы сохранить себя и свой мир. Дурак. Его мир разлетелся вдребезги, когда по телефону ему назвали ее имя. Когда он летел на пределе мощности мотоцикла, чтобы успеть ее остановить. А потом еще раз — когда доктор Фей Тайлер сказала, что Энн потеряла ребенка. Его ребенка.

— Акс.

Аксель не очень любил всевозможные сокращения и преуменьшения, и сейчас это короткое каркающее обращение его отрезвило.

— Энн.

По ее лицу скользнула усмешка.

— Пришел посмотреть в лицо своим демонам?

— Пришел посмотреть в лицо демону, который явно лучше меня разбирается в убийствах.

— Ох. Так тебе нужна помощь, всемогущий детектив? Польщена. Но вряд ли я подходящий эксперт. Мне понравился мой адвокат. Он женат?

Как она изменилась. Сейчас, когда не нужно больше притворяться, когда не нужно играть Энн, в ней проснулось всё: и женская манипуляция, грубая попытка вызвать ревность бывшего, и жестокость социопата, который выпал из реальности, построив свою собственную, такую, в которой ему не страшно существовать, такую, где убивать детей — проявление милосердия. И еще что-то — ядовитое и одновременно манкое, как монетка на дне моря. Когда-то он уже утонул.

Сейчас Аксель пришел не за этим.

— В каждом твоем ребенке оставался след тебя. След, который невозможно подделать. Ты не просто одевала детей, ты создавала инсталляции.