Кого Генеральный двинет на повышение в окружкомы, можно было только догадываться, а потому боящиеся за свои пригретые места номенклатурные боссы осторожные намеки подхватывать будут на лету. Никита Сергеевич, конечно, страховаться собирался максимально, но нет-нет, да и проскакивала у него мысль, что могут "товарищи на местах" ведь и сдать. А это - его последняя битва. И если он проиграет, других шансов уже не будет. В лучшем случае - выпрут из партии и со всех постов. В худшем - пуля в затылок. Но другого выхода все равно не осталось. Больше поддержки найти было негде.

Поэтому-то "группе Хрущева" требовался план. Причем, желательно, еще вчера. И последние поправки к Конституции, полученные Первым Секретарем только сейчас, не могли его не раздражать.

- Товарищи, надо чего-то придумывать уже, - Никита Сергеевич нахмурил брови. - И желательно побыстрее.

Шверник и Микоян промолчали, что окончательно вывело хозяина подмосковной дачи, становящейся настоящей базой заговора, из себя.

- Анастас! Коля! Ну, может, хватит уже? Делать надо дело, а у нас даже идей нет! Что за… - договорить глава заговорщиков не успел.

- А чего тут придумаешь, - буквально на днях переставший быть председателем Президиума Верховного Совета СССР Шверник, столь невежливо перебивший "старшего товарища", выглядел угрюмо, а сложившиеся под глазами тени намекали, что нормального сна он не видел уже несколько дней. - Видел, как он меня ловко заменил? Даже не запнулся, пока замом делал, на себя менял. И Пономаренко рядышком. Думаю, недолго мне в Президиуме осталось. И что прикажешь делать? Против этой его затеи выступить? Открыто? Сам же понимаешь, чего тогда случится. Нас съезд размажет, даже не заметив.

- Ну, пожалуй, насчет "не заметив" я не соглашусь, - Микоян отрицательно покачал головой. - Но с "размажет"… Тут вопрос бесспорный. Нам даже товарищи из областей не помогут.

Солнце, в этот момент спрятавшееся за тучку, словно согласилось с мнением заслуженного товарища. Хрущев обхватил голову руками и мрачно уставился на белую поверхность накрахмаленной до невозможности скатерти.

- Может, все же рискнуть? - Шверник пожал плечами и откинулся на спинку стула. - Или еще вариант: банально не рисковать вообще. Оставить все как есть. На пенсию выйти и спокойно себе дожить свой век. Мемуары, вон, написать. Назвать пафосно: "Фронтовые годы" там, или наоборот - "После войны". Партию похвалить посильнее, товарища Сталина, Берию, да и нашего дорого Генерального Секретаря тоже. И не мучиться. Коли уйдем, трогать не будут, тут я насчет Драгомирова уверен. Тем более что и не знает он пока про все эти наши шашни. Подозревает разве только.

- Думаешь, отпустит? - Микоян с сомнением посмотрел на коллегу и товарища.

- Да наверняка, - Шверник пожал плечами. - На кой фиг нас ему судить тогда? Он и подозрения даже отбросит. Ибо станем мы безопасны, аки какие-нибудь там мирные цветочки.

Над столом вновь повисло молчание. Молчание тяжелое, мрачное и очень, очень неуютное. Хрущев буквально чувствовал, как где-то в глубине начинает подниматься волна отчаяния, когда ты видишь, что вот она, опасность, надо ее обойти - а сделать ничегошеньки не можешь. И эта беспомощность, страх провала, какой-то подспудный ужас - все это вместе вдруг так напомнило ему времена Сталина, что глава заговора буквально взбесился.

Вспыхнувшее где-то в подкорке воспоминание о том самом дне, когда он бежал из Харькова от приближающихся немцев и должен был придумать хоть что-то - что угодно! - чтобы оправдаться перед Самим за бездарно сданный врагу город, снесло плотину самоконтроля и вызвало в Хрущеве настоящее состояние бешенства, чистой, первозданной ярости, как у каких-нибудь берсеркеров.

И, как и тогда, решение пришло неожиданно.

- НЕТ! - врезавший по столу Хрущев буквально рявкнул.