Рядом стояли Курт, Макарыч, Федор Лужин и Тимофей, их губы тоже что-то шептали. Каждый из них здесь, на этом холме, сейчас прощался с кусочком своей жизни и с дорогими ему людьми.

– Поедемте, вашбродь. До Журжи еще затемно нужно успеть возвернуться, – Макарыч тронул за локоть Алексея.

– Прощайте! – Лешка широко перекрестился и поклонился каждой могиле. – Какой здесь красивый вид, Макарыч, ты только погляди, – кивнул он на реку. – Будем ли мы еще когда-нибудь здесь? Доведется ли вообще сюда прийти? Ладно, пора. Седлайте коней, заночуем в крепости, а потом на Бухарест спозаранку выедем.

Двадцатого января на северном тракте головой в сторону Ясс и Фокшан выстраивался весьма необычный обоз. На дюжине саней громоздилось уложенное в рогожные мешки военное имущество, а вокруг него все суетилась тыловая команда во главе со Степаном Усковым. Тут же позвякивал своими железяками и оружейник Курт. А на двух самых крайних упряжках восседала вся семья Милорадовичей. Лешка обошел каждую повозку и самолично проверил укладку.

– Вот здесь подтяни, – указал он широкоплечему Кудряшу на куль со связкой новых шинелей. – С таким трудом только вот недавно все обновили в интендантстве, а сейчас не хватало еще растерять все по дороге!

– Ну, как нога, Савельич, не ноет? – поинтересовался он у закутанного в тулуп возничего.

– Да не-ет, – тряхнул тот головой. – Это я ведь, вашбродь, сдуру тогда наскакался, на радостях. Говорили же мне, пню трухлявому, потихоньку эту протезу расхаживать. Ну а я словно бы пьяный от счастья был. Как же, снова нога на месте, вон, оказалась! Значит, не пропащий я еще совсем человек, – и он постукал по сапогу, одетому на протез.

– Ну-ну, – кивнул Алексей. – Ты уж давай, Потап Савельевич, аккуратней будь, а то, вон, Курт испереживался, что он не так там все сделал. Потом, конечно, мы его подправим и переделаем. Ты, главное, сам не нагружай ее шибко, – и он пошел дальше.

– Чего, Потапка, неужто вообще культя не болит? – Травкин с интересом постукал по ноге кулаком.

– А я вот тебе по башке-то постучу, Кузька! – унтер пригнулся, и ладонь инвалида чуть было не сбила картуз с егеря.

– Чаво, болит, да, Савельич? Ну извиняй, не хотел я тебя тормошить, – вздохнул огорченно Кузьма.

– Да не болит, – отмахнулся в сердцах Елкин. – Говорю же – ноет она, и, ты знаешь, так ведь ноет, как будто бы вся стопа у меня там на месте. Вот кажный пальчик я на ней прямо сейчас чувствую. Но лучше уж так, Кузя, чем бревном на нарах лежмя лежать али на одной ноге или, вон, на костылях скакать. Ничего, приноровлюсь еще, всего-то десятый день ведь, как мне его сладили. А с тросточкой я прям как господин, такой важный. Сам ведь Ляксей Петрович меня ею одарил! Ох, и золотые руки же у нашего немца, Кузь! Вот бы и Карпыча еще найти, он и ему, говорит, тоже протезу на его руку сделал.

– Ну, как вы разместились? Теплого достаточно, может, еще надо пару полушубков принести? – беспокоился за Милорадовичей Егоров.

На предпоследних санях сидел с вожжами сам дядька Михайло, а за его спиной примостились сестренки.