– Иди за мной, странник, – попросила Огита, на ходу затягивая шнуровку на распущенном во сне вороте. Вблизи женщина оказалась не такой старой, как виделась издали: седые волосы сбивали с толку, но на самом деле она наверняка едва едва успела выдать замуж старшую дочь. Лицо у Огиты было обветренным, с глубокими морщинами – на лбу и от уголков рта к крыльям носа. Двигалась она проворно, но иногда резко замирала или запиналась, словно от непривычной боли в спине или в ноге: так себя вели люди, лишь недавно получившие увечье и ещё не успевшие приспособиться к нему. – Есть хочешь?

Эстра прислушался к себе.

– Пожалуй, – кивнул он. – Но больше пить и спать. Так от чего вы прячетесь за столь искусно сделанной оградой? От хищников или контрабандистов такие опасные заслоны не ставят.

– Это поглядеть надо, от каких хищников, – хмыкнула Огита. – У нас… – она запнулась и, словно через силу, продолжила: – … мертвоходцы.

Кажется, слово должно было вызвать страх, но эстра ощутил только любопытство, причём куда более острое, чем при виде серебряной ограды на рубеже.

– Мертвоходцы? А откуда лезут?

– Из лесу, откуда ещё, – пожала плечами Огита, искоса глядя на эстру. – Тут воевали много. Да и торговцы часто пропадают, даже с охраной. Так что тел то в избытке. Но раньше одного мертвоходца видели добро б за двадцать лет.

– А теперь? – с любопытством переспросил эстра. Волосы, выбившиеся из косы за время перехода по лесу, падали теперь на лицо.

«Остричь или увязать лентой? Что мне понравится больше? Интересно…»

– Да вот лет пять назад как попёрли – так и не остановишь их ничем, – ответила Огита, зябко скрещивая руки на груди. – С сотню уже было. Первый десяток много зла наделал. Четыре крайних дома сгнили, целый сад раймы погиб. И люди… в тех гнилых домах – целыми семьями, да и соседей кой кого заразить успели. Поодиночке в лесу тридцать человек заразило, пятерых мастер спас, но остальные… – Лицо у неё стало бледное в просинь, а глаза – наоборот, почернели от расширенных зрачков. – Ну, мы им мучиться не позволили. Как поняли, что отсечением руки или ноги не отделаться – отсекли голову. А мертвецов в яме сожгли, всё по уму. Ну, потом мастер за дело взялся. Все вместе денег собрали, купили серебряной проволоки, мирциту, а мастер уж механизм собрал. Со всех сторон проход к поселению закрыли, а на ворота стражей посадили, чтоб мирных путников впускать. То четыре года назад было. С тех пор редко кого в лесу зацепят или по дороге к городу, чаще скотину какую неразумную на пастбище, за оградой, но то убыток небольшой, телят с козлятами и из города привезти можно. А мы привыкли уже, но за детей боязно.

Эстра, опираясь на посох, в задумчивости тронул звезду спутника. Ногти снова закровоточили, но взамен по жилам заструилось знание.

«Четыре дома сгнили! Здесь действительно хороший мастер, если сумел остановить такую сильную гниль. И тридцать человек убитыми… А поранили скольких? Огиту наверняка мертвоходцы задели, но лекарство она получила вовремя – и просто состарилась с виду, без вреда для тела. А другие люди?»

– Когда ты встретила мертвоходца?

– В том году, – неохотно откликнулась Огита. – С дочками в лесу ягоды собирали, отвлеклись. Он ка а ак плюнул, я собой то Верду закрыла, а потом куртку сорвала – и бежать. Лес в том месте гнить начал, конечно, но мастер порошком гниль сжёг, огонь потом до траншеи дошел и сам загас. Меня серебром отпоили, а Верда напугалась только. Другим хуже бывало.

За разговором окраины, утопающие в садах, незаметно кончились. Огита вывела эстру на главную улицу, и там народу бродило побольше. Кто то отворачивался, кто то, наоборот, с любопытством тянул шею; позади скоро собрался хвост из ребятни, но ни шума, ни расспросов не было – изредка кто то выкрикивал приветственное «Орра, странник!», чаще юноши в охотничьих одеждах или взрослые мужчины.