Слыша подобные рассказы, княгиня приходила в ужас. Но не сама ли она выпестовала в молодом человеке сжигающее самолюбие? Теперь Екатерина Романовна ставила условия. Ее послания сыну не сохранились и известны только благодаря его ответам. «Я получил письмо, которое Вы не постыдились мне написать, — сообщал он 10 февраля из Клева. — …Я вижу, что моя дорогая матушка продолжает питать ненависть к женщине, которую она не знает и не хочет знать, которую ей обрисовали в самых фальшивых красках и которая, между тем, является моей избранницей. Верно, что она не старается понравиться всем женщинам высшего света, которые… растаптывают все буржуазные добродетели. Не дай Бог, чтобы моя жена принадлежала к их числу, она достойная женщина… Однако я смиряюсь перед волей провидения… Я должен отказаться от надежды, что Вы когда-нибудь смягчитесь по отношению к печальной жертве моей привязанности. А я был бы так счастлив, так счастлив!»

Была ли то капитуляция перед волей матери?

Письмо получили в Коротове 21 февраля. А уже в начале марта княгиня со спутницами достигла Троицкого. Обратное путешествие заняло девять дней. Тогда же сын отбыл в столицу. Перед отъездом он написал матери: «Самое малое, что я сейчас могу сделать, это целовать ноги самой лучшей и самой обожаемой из матерей. Я уже не говорю о Ваших последних благодеяниях… Смогу ли я когда-нибудь отблагодарить Вас за все, что Вы для меня сделали?»

О каких «последних благодеяниях» речь? О выкупе ярославских земель за семь тысяч рублей, которые опальная Дашкова сумела найти, даже пребывая в ссылке.

Но за всё надо платить. После поездки ко двору и службы на новых должностях, возложенных на него Павлом I, князь Дашков к жене не вернулся. В октябре 1799 года, рассчитываясь с новыми долгами сына, княгиня писала брату: «Уж конечно не я удерживаю его вдали от его недостойной супруги; она, очевидно, не обладает особенной притягательной силой для него. Пока я приготовила 24 000 для уплаты его долга по артиллерии». К концу года Екатерина Романовна отдала в общей сложности 33 тысячи рублей по векселям сына.

Но и она была ему кое-чем обязана. Новый император принял Павла Михайловича исключительно хорошо. Они даже обнялись на вахтпараде — случай из ряда вон выходящий. В апреле 1798 года князь был произведен в генерал-лейтенанты, назначен военным губернатором Киева, инспектором пехоты Украинской дивизии и шефом Киевского гренадерского полка.

П.В. Завадовский писал другу Семену Воронцову в Лондон, что его племянник совсем зазнался: «После первых дней не я, а он меня не узнает и не видит». Используя благоволение императора, Павел Михайлович испросил для опальной княгини смягчения режима. Государь позволил Дашковой бывать в Москве, когда там нет августейшей семьи.

Таким образом, собственно ссылка продлилась для Екатерины Романовны два месяца — январь и февраль. Затем последовало то, что правильнее было бы назвать высылкой, так как княгине не разрешили жить в Петербурге и Москве. Наконец, с апреля 1797 года она получила позволение вернуться в Первопрестольную.

Но и во время особо сурового режима имущество Екатерины Романовны не подвергалось ни конфискации, ни какому бы то ни было ущербу.

В дни коронации в ее доме на Большой Никитской должна была разместиться рота солдат. Управляющий открыл офицерам только флигеля, сославшись на приказ хозяйки запереть основное здание, пока ее нет. Мебель и имущество княгини не пострадали, но главное — приказ ссыльной действительно был воспринят как запрет и не нарушен. Если приведенный случай не вызвал у читателя удивления, значит, он плохо помнит недавнюю реальность. При самом деспотичном из государей Российской империи Павле I уважались права ссыльного на собственность.

Гостья из Корка

11 марта 1801 года заговорщики убили императора Павла I.