Все сказанное дает основание полагать, что неграмотный «Петр III» и его окружение имели смутное представление о структуре государственного аппарата России, их познания ограничивались сведениями о Военной коллегии, в ведении которой находилось казачество. Возведение в графское достоинство Зарубина-Чики тоже объяснимо — граф Чернышов был президентом Военной коллегии. Копирование аппарата и титулатуры чинов свидетельствует о намерении сменить лица в элите государства, а не изменить социальную структуру общества и политическую систему.

Вторая часть манифеста 31 июля создавала в стране атмосферу кровавого кошмара: «кои прежде были дворяне в своих поместьях и водчинах — оных противников нашей власти и возмутителей империи и разорителей крестьян, ловить, казнить и вешать, и поступать равным образом так, как они, не имея в себе христианства, чинили с вами, крестьянами. По истреблении которых противников и злодеев-дворян, всякой может возчувствовать тишину и спокойную жизнь, как до века продолжатца будет». Как видим, манифест призывал к разгулу кровопролития, разжигал звериные инстинкты, ориентировался на произвол и беззаконие и противоречил христианской морали, к которой призывал.

Несмотря на несбыточность обещаний, манифест находил живейший отклик у крестьянской стихии, которую благославляли грабить и убивать. Главнокомандующий карательной армией П. И. Панин отмечал притягательность обещаний Пугачева: «Во многих местах, — доносил он Екатерине II, — чернь прельщением сего врага государственного как собственным приходом, так и рассылками от него в некоторые многолюдные селения и по два только человека, а некоторые и по одному слуху из повиновения вышли и выходят, дерзая злодеянием на своих начальников… и на помещиков».

Все источники того времени единодушны в изображении кровавой жестокости как повстанцев, так и карателей. Первым ее стал проявлять Пугачев. Возникает вопрос: чем она объясняется — природной свирепостью самозванца, его неистребимой ненавистью к барам? Думается, помимо сказанного выше, еще и стремлением укрепить у окружающих веру, что перед ними не самозванец, а подлинный царь, которому Богом вручена власть распоряжаться жизнью и смертью подданных.

Конечно, филантропией Пугачев не отличался. Возбуждаемая его манифестами ненависть к помещикам находила поддержку и живой отклик крестьян, истоки которой надлежит искать в сфере социальных противоречий.

Третий этап движения, как и два предшествующих, имел свою специфику. Прежде всего изменился социальный и национальный состав его участников. Яицкие казаки и горнозаводское население, ранее составлявшие основную массу русских участников движения, после поражения под Казанью ушли в родные края. Оставили движение и башкиры. Все это значительно ослабило вооруженные силы восставших, ибо казаки среди них составляли лучше всего вооруженную и в военном отношении лучше всего подготовленную часть, а башкиры, будучи превосходными наездниками, составляли основу кавалерии. После поражения под Казанью в составе повстанцев осталась лишь небольшая часть яицких казаков, с которыми Пугачев начинал движение. Место яицких казаков и башкир заняли различные разряды русских крестьян: помещичьи, дворцовые, государственные и экономические, а также представители народов Среднего Поволжья: мордва, чуваши, удмурты, татары.