Часть вторая. Ближе

1762–1774

4. Циклоп

Природа создала его русским мужиком, таковым он и останется до смерти.

Когда императрица и подпоручик конной гвардии встречались в одном из сотен коридоров Зимнего дворца, Потёмкин падал на колени, брал её руки в свои и клялся в страстной любви. В самом факте их встреч не было ничего необычного, поскольку Потёмкин был камер-юнкером её величества. Любой придворный мог случайно столкнуться с монархом во дворце – они видели императрицу каждый день. Впрочем, даже обычные люди могли зайти во дворец, если были подобающе одеты и не носили ливреи. Однако целовать руки, стоя на коленях, и признаваться в любви было со стороны Потёмкина безрассудно и легкомысленно. От неловкости ситуацию спасало лишь жизнерадостное обаяние Потёмкина и кокетливая уступчивость Екатерины.

Можно предположить, что при дворе служили и другие молодые офицеры, полагавшие, что влюблены в императрицу, а другие притворялись влюблёнными из карьерных соображений. В разные годы к Екатерине питали чувства многие мужчины, в том числе Захар Чернышев и Кирилл Разумовский, и получали вежливые отказы. Но Потёмкин не желал мириться ни с условностями, принятыми при дворе, ни с господством Орловых. Он зашёл дальше, чем кто-либо ещё. Большинство придворных опасались братьев Орловых, убивших императора. Потёмкин же бравировал своим бесстрашием. Ещё задолго до прихода к власти он смотрел с пренебрежением на придворную иерархию. Он поддразнивал главу тайной полиции. Известно, что аристократы относились к Шешковскому с осторожностью, а Потёмкин насмехался над ним, спрашивая: «Что, Степан Иванович, каково кнутобойничаешь?» [1]

Впрочем, без поощрения императрицы он не мог так вести себя перед Орловыми. Если бы ей захотелось, она легко могла остановить его, но не сделала этого – что было несправедливо с её стороны, поскольку в 1763–1764 годах у Потёмкина не было ни единого шанса стать её любовником. Она была обязана Орловым своим титулом, а Потёмкин всё ещё был слишком молод, поэтому Екатерина не могла воспринимать его всерьёз. Она была влюблена в Орлова, и, как она впоследствии признается Потёмкину, для неё много значили привычка и верность. Щеголеватого, хотя и не блиставшего талантами Орлова она считала своим спутником жизни, и таковым он «бы век остался, естьли б сам не скучал» [2]. Тем не менее она, должно быть, заметила, что участие Потёмкина было ей приятно. А камер-юнкер, в свою очередь, тоже обратил на это внимание и стремился как можно чаще попадаться ей на глаза.

Каждый день Екатерина вставала в 7 часов утра, а если просыпалась раньше, то сама затапливала камин, чтобы не будить слуг. До одиннадцати часов она работала – одна или совместно с министрами и секретарями, иногда давала аудиенции в девять часов. Шутя и упрекая себя в «графомании», она очень часто писала от руки множеству адресатов, от французов Вольтера и Дидро до немцев И.Г. Циммермана, мадам Бьельке и позднее барона Гримма. Письма Екатерины искренни, энергичны и полны характерного для нее тепла и слегка тяжеловесного юмора [3]. Это была эра эпистолярного искусства: мужчины и женщины со всего света считали предметом гордости стиль и содержание своих писем. Письма оказавшихся в интересных ситуациях значительных людей (таких как принц де Линь, Екатерина или Вольтер), тиражировались и зачитывались вслух в салонах Европы, являясь чем-то средним между репортажами уважаемого журналиста и рекламной паузой [4]. Екатерина любила не только письма – ей нравилось писать от руки указы и распоряжения.