|
Но правительством вне всякого сомнения руководила сама императрица. Орловым не удалось стать полноценной политической силой: их ум, физическая сила и обаяние – вместо того чтобы сосредоточиться в одной личности – были поровну распределены между пятью братьями. Алексей Орлов, Le Balafre, обладал беспощадностью, Фёдор – образованностью и политической смекалкой; Григорий же, которому эти качества были необходимы, мог похвастаться лишь красотой, добрым нравом и простым здравым смыслом. Дипломаты писали, что Орлов, «взросший в трактирах и в неблагопристойных домах ‹…› вел [до 1762 года] развратную молодого человека жизнь», хотя и обладал «сердцем и душой доброй. Но все его хорошие качества были затмены его любострастием; он ‹…› учинил из двора государева дом распутства; не было почти ни одной фрейлины у двора, которая не подвергнута бы была его исканиям» [14], заявлял князь Щербатов, по-видимому, считавший себя голосом совести русского дворянства [15]. Британский посол сэр Роберт Ганнинг писал, что «фаворит – человек распутный» и якшается с сомнительными личностями. В 1760-е годы Екатерина либо не обращала внимания на его измены, как мудрая жена, либо не знала о них. И хотя Орлов не был таким простаком, каким он предстаёт в рассказах зарубежных дипломатов, но его нельзя было назвать ни интеллектуалом, ни политиком. Он переписывался с Вольтером и Руссо, но, вероятно, лишь потому, что так было принято среди образованных и влиятельных особ того времени, к тому же ему хотелось сделать приятное Екатерине.
Императрица не переоценивала способности Орлова, поэтому он занимал только две важные должности: сразу после переворота он стал главой Канцелярии Опекунства иностранных поселенцев, задачей которой было привлечение колонистов в причерноморские области и районы, граничащие с Северным Кавказом. На этом посту он проявил себя весьма деятельно и тем самым подготовил почву для последующих свершений Потёмкина. В 1765 году Екатерина назначила его генерал-фельдцейхмейстером по Артиллерийскому корпусу, однако стоит заметить, что прежде она сочла нужным посоветоваться об этом с Паниным, и тот рекомендовал ей ограничить полномочия этой должности. Орлов не счёл нужным вникать в подробности артиллерийского дела и «казалось, знал о нем меньше, чем любой школяр», как выразился французский дипломат Дюран, встречавшийся с ним на военных учениях. Позднее он проявил подлинный героизм в борьбе с московской эпидемией чумы [16]. Орлов с важным видом повсюду ходил за Екатериной, однако не утруждал себя властными распоряжениями и так никогда и не получил той политической независимости, которую в дальнейшем Екатерина предоставит Потёмкину. Несмотря на физическую близость к императрице, Орлов не имел доступа к фактическому управлению страной.
Итак, Потёмкин стремился произвести на Екатерину впечатление своей дерзостью и умом, и ее пренебрежение этикетом было ему на руку. Однажды он нахально заглянул в салон, где Григорий Орлов с императрицей играли в карты, склонился над столом и принялся изучать карты Орлова. Тот шёпотом велел ему удалиться, но вмешалась Екатерина: «Пусть. Он нам не мешает» [17]. Возможно, в какой-то момент Орловы в самом деле решили избавиться от Потёмкина, и в эти «опасные времена» спасением для него оказалось вмешательство Никиты Панина [18]. В конце 1762 года Потёмкин в первый и последний раз отправился с поручением за границу: ему нужно было приехать в Стокгольм и уведомить Ивана Остермана, русского посла в Швеции, о смене правящего режима [19]. Обычно именно в Швецию – подальше от императорского двора – отсылали чересчур пылких влюблённых (как произошло с самим Паниным и первым любовником Екатерины Сергеем Салтыковым). Обрывочные сведения о самом начале потёмкинской карьеры говорят нам, что он не сделал никаких выводов из этого «предупредительного выстрела» и неутомимо продолжал скоморошничать на виду у Орловых – пока его наконец не проучили. |
