Екатерина начала понимать, что воинская слава достаётся не так быстро и легко, как она надеялась. Бездонное чрево армии требовало всё больше и больше рекрутов. Год был неурожайным. Солдатам не платили жалованье. В армии свирепствовала лихорадка, а на османских землях начались вспышки бубонной чумы. Русские опасались, что она может перекинуться на южные армии. Пришло время обсудить условия перемирия с турками, прежде чем они забудут о Чесме и Кагуле. Но вдруг в сентябре 1771 года из Москвы прибыли ужасные новости.

На старую столицу с пугающей силой обрушилась чума. В течение августа болезнь уносила по 400–500 человек в день. В короткий срок город охватили беспорядки. Знать бежала из Москвы, власти паниковали, губернатор покинул свой пост, и город превратился в сюрреалистический склеп, заполненный гниющими трупами, зловонными кострами с тлеющей плотью и слухами о чудесах, исцелениях и заговорах. По улицам полузаброшенной Москвы бродили толпы крестьян и городских работников, охваченных отчаянием и всё сильнее уповавших на чудодейственную икону [39].

Епископ Амвросий, последний из представителей власти, кто принимал хоть какие-то меры, приказал спрятать икону, чтобы уменьшить риск распространения инфекции среди людей, сгрудившихся вокруг реликвии в надежде пробудить её чудесные силы. Толпа взбунтовалась и растерзала епископа на части. Этот был тот самый Амвросий, который одолжил Потёмкину денег на поездку в Санкт-Петербург. И пока Россия изнемогала под гнётом огромных военных расходов, толпа взяла город в свои руки. Возникла нешуточная вероятность того, что чума послужит спусковым курком для дальнейших бед – крестьянских волнений в деревнях.

Число умерших от болезни всё возрастало. Григорий Орлов, не зная, в чём проявить себя в отсутствие поручений от Екатерины, решил отправиться в Москву и разобраться в происходящем. Двадцать первого сентября 1771 года он уехал. К моменту его прибытия в Москве ежемесячно погибали более двадцати одной тысячи горожан. Приехав, Орлов употребил в дело весь свой здравый смысл, компетентность, энергичность и человеколюбие. Он работал без устали. Его величественная фигура и лик с чертами херувима сами по себе служили для москвичей утешением. Он велел сжечь три тысячи старых домов, где могла гнездиться болезнь, ещё в шести тысячах домов провёл дезинфекцию, учредил несколько приютов, вновь открыл запертые на карантин городские бани и потратил более 95 000 рублей на пропитание и одежду неимущим. Благодаря его геркулесовскому подвигу порядок в этих авгиевых конюшнях был восстановлен. Когда 22 ноября он уехал, смертность уже уменьшалась – возможно, благодаря наступающим холодам, но так или иначе, государство вернуло себе контроль над Москвой. Четвертого декабря Орлов прибыл в Петербург и был всеми встречен с восторгом. Екатерина велела воздвигнуть в его честь арку в Царскосельском парке, где уже стояло множество памятников, отмечавших успехи императрицы. Она даже изготовила для него памятную медаль. Казалось, судьба Орловых, которых Вольтер называл героическим родом, в полной безопасности [40].

Когда на следующий год начались переговоры с турками, Екатерина поручила Григорию Орлову чрезвычайно ответственную задачу – обсуждение условий перемирия. Императрица проводила его, подарив богато украшенный бриллиантами и вышивкой мундир. Его вид вновь воодушевил Екатерину, и она с восторгом писала мадам Бьельке: «Граф Орлов… самый красивый человек своего времени» [41].

Приехал ли Потёмкин в Петербург после отъезда Орлова, чтобы помочь Екатерине справиться с очередными невзгодами? Нам в точности не известны его действия в течение этих месяцев, но во время перемирия с турками он определённо ещё раз посетил Санкт-Петербург.

Отъезд Орлова на юг спровоцировал новый заговор против императрицы, что тоже сыграло на руку Потёмкину. В бунте приняли участие от тридцати до ста сержантов Преображенского гвардейского полка.