Изменить размер шрифта - +
.."
     - Что будете пить? - услышал он голос высокого стюарда в белой  форме
"Иберии". - Перед ужином мы можем предложить вам виски, вино, херес - если
вы испанец, ну и, конечно, хинебру'...

_______________

     ' Х и н е б р а (исп.) - джин. Здесь и далее примечания автора.


     Штирлиц хотел было спросить, сколько это стоит, но потом вспомнил про
конверт с долларами, который перед вылетом ему передал  Роумэн,  подивился
тому, как быстро человек привыкает к нищете, и ответил:
     - Я бы выпил виски...
     - Со льдом?
     - Нет. Безо льда и без содовой.
     - Какое виски предпочитаете? "Уайт лэйбл"? "Балантайн"?
     - Да черт с ним, любое.
     - У нас также есть легкое снотворное. Если желаете, я могу предложить
вам, полет над океаном несколько утомителен, проснетесь, когда  мы  увидим
континент...
     - Спасибо, я, наверное, попрошу у вас снотворное, - ответил  Штирлиц,
- только сначала я хочу выпить: я вижу, у вас здесь даже дети пьют вино...
     Пить он не любил; в той среде, где он  воспитывался,  -  а  это  были
профессиональные  революционеры  -  сама  мысль  об   алкоголе    казалась
противоестественной, дикой, однако здесь,  в  небе,  на  борту  испанского
лайнера, где все пьют, нельзя выделяться ни в чем - даже в самой малости.
     "...Ну, - сказал он себе, - ты, наконец, один; ты даже не  на  земле,
ты надмирен и вознесен,  ты  подданный  логики,  которая  только  и  может
созидать  формулы,   конечным    результатом    которых    является    это
четырехмоторное чудо, переносящее тебя в Новый Свет за шестнадцать  часов,
а не за год, как триста лет назад.  Думай,  вспоминай,  выстраивай  схему,
чтобы было что ломать и с чем спорить. С кем протекли его боренья? С самим
собой, с самим собой...
     Сколько же раз я повторял эти строки, - спросил  он  себя.  -  Отчего
именно эти слова так запали мне в душу? Отчего из сорока тысяч слов  моего
языка именно эти постоянно живут во мне? Мы погружены в тайну,  -  подумал
Штирлиц, - и эта высшая тайна не  идет  ни  в  какое  сравнение  со  всеми
остальными, земными, здешними.  Каждое мгновение, которое грядет, - тайна:
я могу обернуться и встречусь взглядом с пустыми  глазами  двух  или  трех
цинковомордых, которые и здесь неотступно следят за мной,  или,  наоборот,
увижу лицо  давнего  друга.  Тайна.  Самолет  держится  устойчиво,  и  нет
болтанки, к которой я привык, когда летал  сюда,  в  Испанию,  в  тридцать
шестом на "юнкерсах" эскадрильи "Кондор", или позже, в Краков, зимой сорок
четвертого, когда все на борту дребезжало и звенело  и  не  было  нынешней
надежности полета.  Но ведь впереди, возможно, громоздятся сахарные головы
грозовых туч и зреет тот именно разряд,  который  ударит  в  крыло  нашего
самолета.  Раздастся  сухой  треск,  фюзеляж  треснет  пополам,    и    я,
захлебнувшись собственным криком, рухну вниз, думая, однако, при этом, что
мне повезет и я сумею войти в зеленую жуть океана  "солдатиком",  заставлю
себя раздвинуть руки, остановлю погружение, вынырну пробкой, а рядом будет
качаться на волнах маленькая рыбачья  шхуна  -  обязательно  польская  или
болгарская, и я смогу подняться на борт, там меня напоят горячим грогом, и
я усну без снотворного, которое так услужливо предлагают здесь,  на  борту
этого таинственного чуда.
Быстрый переход