Порешили, что Настя с ребенком продолжат жить в Кашире, на матушкином молоке, а Тараканов будет их навещать по мере возможности. Несколько месяцев такое положение дел можно было и потерпеть.

За две недели семью не удалось навестить ни разу. Он и в комнате у Фокина за это время ночевал только пару раз, все остальные ночи провел либо на осмотрах, обысках и задержаниях, либо – кемаря на стульях в кабинете. Новоиспеченный субинспектор до того осунулся, что был вынужден подвязывать веревкой свои довоенные брюки, которые месяц назад были ему чуть маловаты.

Поэтому, едва очутившись в вагоне экстренного поезда, Тараканов прислонился к стенке и тут же уснул.

Калабушкин предложил отобедать после дальней дороги, но Розенблюм решительно отказался и потребовал провести их на место происшествия.

Ограбленный вагон был отцеплен от поезда и отогнан маневренным паровозом на запасной путь, в дальний угол станции. Вход в вагон охранял юноша в фуражке реалиста, кожаной куртке и со «Смит и Вессоном» в кобуре на поясе.

Багажный вагон, как и всякий его собрат, эксплуатировавшийся в Российской империи, состоял из двух отсеков, разделенных дощатой перегородкой: меньшего, в котором находилась комнатушка багажного кондуктора, и большего, где непосредственно и размещался груз. В лобовой части вагона находилась открытая площадка, имевшая дверь в кондукторский отсек. Багажная часть вагона была снабжена двумя раздвижными воротами, с каждой боковой стороны.

Трупы, по приказу из Москвы, никто не убирал.

Кондуктор лежал у входа в свою комнатушку, головой к левому от входной двери окну. Это был парень лет двадцати пяти, высокий, плотный, с копной густых светло-русых волос. Пуля попала в левую часть его груди, и на черной форменной тужурке расплылось темно-бордовое пятно. Милиционер – бородач в старой солдатской шинели – сидел на стуле у противоположного окна. Все его лицо, стена вагона и стекло окна были залиты кровью. Его винтовка валялась тут же, на полу.

Чиновник наркомфина находился в багажном отсеке – лежал на куче тюков и деревянных ящиков у задней стенки вагона. Несмотря на то что одна из боковых дверей вагона была приоткрыта, ядовитый пороховой дым из помещения еще не выветрился.

Тараканов долго наблюдал за тем, как бессмысленно суетятся набившиеся в вагон люди, а потом не выдержал и громко спросил, обращаясь к Розенблюму:

– Товарищ комиссар! Разрешите начать осмотр?

Розенблюм аж вздрогнул от неожиданности.

– Да-да, начинайте.

– Тогда, товарищи, попрошу всех покинуть помещение и не мешать осмотру. В вагоне останемся я и доктор, а также вы, гражданин Калабушкин, и вы, простите, не знаю, как вас звать. – Осип Григорьевич вопросительно посмотрел на начальника станции.

– Терновский, Дмитрий Николаевич.

– И вы, Дмитрий Николаевич. Будете понятыми.

Субинспектор достал из кожаной папки бланк протокола осмотра и вопросительно посмотрел на присутствующих.

– Давайте выйдем, покурим, – тоном приказа предложил Розенблюм.

Милицейское начальство вышло. Тараканов перешагнул через труп кондуктора, сел на откидной стул, положил на столик бланк и посмотрел на доктора Смирнова. Тот поставил свой саквояж прямо на пол, снял пальто и стал засучивать рукава.

– Премного благодарен, ваше благородие! – Урядник сунул папиросу в рот, чиркнул спичкой и, спрятав ее в ладонях, поднес Тараканову.

Дождавшись, пока субинспектор раскурит плохой табак, он закурил сам и только после этого ответил:

– А черт его знает. С Каширы до Ожерелья поезд все время в подъем идет, скорость до десяти верст опускается.