— Не знаю, — пожал плечами Хулио. — Вроде брюхо его… вон та с кишками распущенными. И рука с часиками его «командирскими».

— Часы его, а рука нет, — допустил Никитин.

— Вах! Как это?

— А вот так. Подставка.

— Уверен?

— Все может быть?

— Не, больно хитро, на Ореха несхоже.

— Уверен?

— Тьфу, Никитушка, ты меня достал, — возмутился Резо. — Уверен? Я сам в себе не уверен, вах-трах!..

Я отмахнул рукой: на сегодня хватит, дадим слово специалистам, пусть они определят кто есть кто, а мы потерпим-подождем. Денек-другой.

Потом я попрощался с капитаном-ментягой, выразившим надежду, что новая наша встреча случится в более благоприятных условиях общественно-политических.

Вот и все. Дело о современном иуде-скурлатае, если он и впрямь испустил дух, можно списать в архив. Остались те, кому он служил. Им я дал свое слово. По неопытности. Шутка, да проблемы остаются. И главный вопрос: к чему такая спешка. Уничтожали свидетеля? Свидетеля чего? Впрочем, это только одна из версий. А если это работа тех, с кем я нахожусь в одном окопе? И что?

Нет, необходим привал для бойца. Не будем торопиться в удобное окошко гильотины. Всегда успеем перебить тростник позвоночника. За день-два ничего не случится. Аню нужно похоронить без суеты. На ливадийском кладбище. Такое решение принял я. Тем более выяснилось, что сестренка оставалась подданной России. И американская сторона не настаивала, чтобы обгоревшие останки потерпевшей направлять в благодатный край USA. (Вместе с останками её телохранителей.)

— Назавтра все проблемы решены? — спросил я.

— Похороны? — спросил Никитин

— Да.

— Нет проблем.

— Нет проблем, — повторил я.

Когда нет человека, какие могут быть проблемы? Никаких. Один из основных законов нашей жизни. Мы вынуждены жить по этим казенным законам, отбирающим у нас свободу и достоинство. Впрочем, свободу теряешь тут же, как только считаешь, что достиг её. А вот достоинство? Почему мы торопимся превратиться в ничто, поменять свежее, как ветер, лицо на маловразумительную личину скурлатая, поспешаем раствориться в толпе, в зашарканном подошвами асфальте, в дефектоскопических взглядах?

На мой взгляд, нарушен высший закон нашего бытия — быть самим собой. Быть самим собой. В любых обстоятельствах. Понимаю, все это слова-слова. Трудно быть самим собой, когда у многих вообще нет энтузиазма Б ы т ь. Поэтому так и живем? В суетном чаду бессмыслия, немочи и скорбного бесчувствия, как сказал кто-то из великих: Вот если б вас заставить жить, как жили мы всегда, то мир бы быстро стал другим — ведь так?

Мою младшенькую сестру Анну хоронили в цинковом, запаянном гробу. Прошел прощальный мелкий дождик, и капли синели на цинке, отражая небо. На кладбище находилась только наша группа, даже Арсенчик был вызван из фазенды.

Затем гроб опустили в могилу. Каждый из нас кинул по горсти земли. И когда я смотрел, как отмахивают лопатами гробокопатели, и как пласты мокрой глины исчезают в яме, и как в лужах плывут облака-пароходы, облака-материки, облака-звери, раздался характерный сигнал спутникового телефона.

Скорее механически я приблизил трубку к лицу и спросил со сдержанным раздражением:

— Да?

— Саша, — услышал голос Полины. — Это я. — Услышал странный голос. Это я. — Услышал родной, но м е р т в ы й голос. — Это я.

— Что? — встревожился.

— Ты далеко?

— Нет.

— Будь добр, приезжай. И один, пожалуйста.