Теперь Барк стоял на коленях, сжимая ее пальцы в своей большой ладони.

– Госпожа, – шептал он, – пойди ненадолго в зал, ляг отдохни и позволь мне посидеть с ним… Неужто ты думаешь, с ним может случиться что‑то плохое, когда я рядом? Я никому не дам подойти к нему ни из этого мира, ни из иного. У тебя есть дети, госпожа. Ты нужна им. Им нужно, чтобы ты поспала и поела, умылась и улыбнулась.

Она поняла. Она взглянула на него с неизмеримым терпением, выплакав уже все, что накопилось за жизнь, но верность Барка тронула ее сердце.

– Они не мои дети, – сказала она, – но его. Неужто ты думаешь, я осмелюсь подпустить их к нему, таких, одаренных видением? Они видели, как его ранили, видели, как он повернул домой. Что еще они могут увидеть, Барк? Я слепа к таким вещам. Я могу лишь сидеть с ним, мне не дано иное страдание. И мои дети знают это. Они знают, где мое место.

– Они – дети, – повторил Барк, – и мучаются по‑своему.

– Да? – она вспомнила утренние завтраки и детские слезы на ребячьих лицах, первые шаги и разбитые коленки, и лес, где они потерялись, и встречу у ворот, когда их нашли. Но она взглянула на спящего Кирана и почувствовала, что он важнее для нее всего остального. – Нет.

Снова послышалось пение – стон старого дерева на ветру, ибо ветер был сильным, и где‑то рокотал гром. Лишь этот звук нарушил тишину. Ветер ворвался в комнату, и Бранвин подоткнула одеяла.

– Нет, – повторила она, Барк встал и хотел закрыть ставни. – Он не разрешает их закрывать.

С тревожным взглядом Барк остановился и сжал губы.

– Проклятие этим стонам.

– Какое‑то старое дерево в низовьях реки – наверное, сломан сук, – она пригладила волосы Кирана и носовым платком обтерла ему лоб. – Тихо, тихо, спи спокойно.

– Дерево, – повторил Барк. – Госпожа, разве ты не слышишь?

Сердце ее внезапно сжалось, и она взглянула на него.

– Я слышу ветер, – промолвила она. – Не мучай меня своими фантазиями.

– Может быть, – плечи его опустились, и он устремил свой взор мимо нее на Кирана с невыразимой печалью. До нее доходили слухи. Она слышала их за дверью – граница разорена, хутора горят. В замок приходили последние беженцы. Об этом не говорили в этой комнате, чтобы не слышал Киран. Здесь все беседы были о мире, покое, о доме и не «съешь ли немножко бульона, любовь моя?», но он отказывался. А границы горели, и тучи сгущались над ними с каждым днем. Звучали скрипы и стоны, которые они не могли от него скрыть. «Что это?» – спрашивал он. «О, это везут продовольствие», – отвечала она: казалось, его легко обмануть – он забывал, что она уже это говорила. А тем временем двор заполнялся народом, устанавливались навесы, и Кер Велл готовился к осаде.

– Нет, не ветер, – прошептал Киран, широко раскрыв глаза. – Любовь моя, неужто ты не слышишь?

– Мало ли что там, – небрежно ответила Бранвин и улыбнулась ему. – Может, закроем ставни?

– Это Барк? Боги, кто там командует? Роан?

– Господин, – обеспокоенно приблизился Барк и взял его руку. – Все хорошо.

– Хорошо, – глаза Кирана снова закрылись. – Хорошо ли лгать мне, старый волк? Я знаю. Я могу видеть лучше обоих вас. И слышать, – голос доносился слабо и с большим усилием. – Больше я не могу оставаться. Мне пора ехать. Аодан заждался. Бранвин, Бранвин…

– О боги, Киран, – она обхватила его за шею и прижалась к нему головой.