Он внезапно сделал движение и сразу же оказался рядом с опешившим хоббитом. Холодные крючковатые пальцы рванули его снизу вверх под подбородок, зубы Фолко клацнули, и вдобавок он больно прикусил себе язык. В следующее мгновение он получил удар по ногам и вторично покатился по полу. Окружающие рассмеялись, раздались выкрики:

— А ну, малыш, покажи ему! Кружку, кружку не забудь!

— Эй, ставлю двадцать монет на хоббита! — Пятьдесят на горбуна! — Врежь ему, врежь, давай, смелее! В центре кривляющегося и насмехающегося мира стоял равнодушно‑спокойный горбун, держа в опущенной руке свою нелепую палку. И все отчаяние Фолко, вся его обида и злость заставили его оторваться от стойки и двинуться вперед. В мирном, редко когда дравшемся даже в детстве хоббите проснулась какая‑то дремучая, неистовая ненависть, обращенная на незнакомого горбуна с короткой и тонкой — в полтора пальца — палкой вместо оружия. Зрители приветствовали движение хоббита дружным ревом. Откуда‑то из‑за спин до Фолко донеслись возмущенные возгласы Барлимана. Тот, похоже, все еще пытался развести ссорящихся и не допустить схватки. Его никто не слушал.

Фолко шел прямо на горбуна, с губ которого по‑прежнему не сходила холодная усмешка. В странном ослеплении, словно в полусне, хоббит преодолел разделявшие их полтора десятка шагов и, когда до противника оставалось не больше двух саженей, резко бросился вперед, выставив перед собой меч, нацеленный в грудь горбуну.

Горбун вновь сделал какое‑то неуловимое движение, его палка с шипением рассекла воздух, и Фолко едва не выронил отбитый со страшной силой меч. А горбун уже оказался где‑то сбоку, и хоббит получил обжигающий удар чуть пониже спины, заставивший его тонко взвизгнуть от острой боли. Вокруг вновь раздался хохот.

Ослепленный болью и яростью, но все же не утративший свою природную ловкость, хоббит быстро развернулся лицом к противнику. Ненавистное лицо горбуна маячило совсем рядом, он явно не ожидал такой прыти от Фолко, и хоббит изо всех сил, как будто рубил дрова, нанес удар сверху, целясь в высокий бледный лоб, покрытый рыжеватыми завитками редких волос.

Ни один мускул не дрогнул на лице горбуна. Рука с палочкой взметнулась вверх, описывая круг в воздухе, и Фолко почувствовал, как его отбрасывает в сторону и его клинок бессильно рассекает пустоту. Горбун вновь оказался позади хоббита, и уже ничто не могло помешать ему — он сбил Фолко с ног, тот повалился на пол, а его противник, оседлав его, принялся методично наносить удары — по плечам, по ногам, по заду. Никто никогда так не бил хоббита, его сознание начало гаснуть от боли, он уже ничего не слышал и не видел...

Над ним раздался какой‑то особенно сильный шум, и град обжигающих ударов внезапно прекратился. Последним усилием воли Фолко судорожно рванулся в сторону, пытаясь отползти, и глянул вверх. Он увидел искаженное лицо горбуна, отчаянно пытавшегося вырвать свою руку с палкой из чьей‑то другой, судя по всему, перехватившей кисть горбуна в воздухе. Хоббит напрягся, пытаясь разглядеть лицо своего спасителя, однако все его сомнения разрешил знакомый низкий голос.

— Убийца! — зарычал Торин. — А ну, попробуй‑ка со мной!

Пальцы гнома крепче стального зажима сдавливали руку горбуна; лицо противника Фолко утратило все свое спокойствие; на полуобнаженной руке Торина вздулись толстые, точно веревки, жилы, однако все старания горбуна были тщетны. Он попытался перехватить палку свободной рукой; тогда Торин, отбросив тянущуюся кисть горбуна, сам схватился за противоположный конец палки и резко рванул ее вниз; раздался треск, обломки выскользнули из обмякшей руки горбуна.

— Я тебе покажу, как маленьких лупцевать, падаль! — рявкнул гном в лицо горбуну.