Луиза скрывала свои слёзы от Шуваловой, всё время помня последние наставления матери – скрывать свои чувства от окружающих, держать лицо в улыбке и благоволении, милостиво кивать головой и не хранить обиды ни на какие слова и упрёки.

Она прикидывала, как вести ей себя в присутствии знатной дамы самой императрицы, но едва забывалась, как слёзы опять накатывались на глаза и она горько шептала про себя: «Ну почему мать и отец не поехали вместе с нами, ну почему лишь я должна волноваться за себя и сестру?»

Луиза никогда ещё не была в роли взрослой принцессы, повелительно отдающей приказы, никогда ещё не чувствовала в себе этой величавой жилки, но смутно понимала, что за всё придётся отвечать ей. И не только перед великой императрицей, к которой мчали их сытые и тяжёлые кони с великолепными плюмажами  над шелковистыми гривами, не только перед Екатериной Второй, так бесцеремонно вызвавшей их из Дурлаха одним своим словом, но и перед матерью и отцом.

Мать всё ещё стояла в её глазах, когда она думала о последнем прощании. Высокая и статная, возвышалась она вместе с отцом на высоком гранитном крыльце. По этикету она даже не могла спуститься вниз, к карете, и лишь молча наблюдала, как девочки, нарядно и по летнему легко одетые для поездки, подходили к экипажу, подножки которого уже опустили проворные руки грумов.

Луиза спустилась до последней ступеньки лестницы, уже хотела было занести ногу на подножку и вдруг обернулась. Отчаяние исказило её прелестное белое овальное лицо, глаза затопило слезами. И она взлетела наверх, под защиту материнских рук, под этот синий взгляд, всегда лучащийся любовью и заботой.

И сама наследница престола, её мать, не выдержала взятой на себя роли строгой матери. Она бросилась вниз по ступеням, не обращая внимания на недоумевающий взгляд мужа.

Они встретились на самой середине широкой лестницы, обнялись, покрыли поцелуями лица друг друга. Рыдания сдавили горло Луизы, она не могла ни говорить, ни кричать. И мать душила её в объятиях, словно предчувствуя, что никогда не увидит свою любимую дочку, будто провожая её в последний путь...

– Мадам, – услышала Амалия холодный голос супруга, – будьте мужественны...

И им пришлось разомкнуть кольцо своих рук, высушить слёзы и продолжить это маленькое путешествие: Луизе – вниз, Амалии – наверх.

Больше Луиза не оборачивалась. Она постаралась достойно вступить в полутьму кареты, поддержать за руку Фрик, впорхнувшую вслед за ней, едва кивнуть Екатерине Петровне, грузно влезшей вслед за лёгкими девочками.

Фридерика сразу прильнула к открытому окошку, а Луиза сидела, строго выпрямившись, и только старалась удержать слёзы. Если бы статс дама Шувалова догадалась приобнять Луизу, прижать её к широкой пышной груди, девочка разрыдалась бы, но сохранила бы на всю жизнь тёплое чувство к этой толстой рыхлой женщине.

Но Шуваловой пока что не было дела до эмоций девочек, она тяжело отдувалась и, высунувшись в открытую всё ещё дверцу, крикнула груму, сидевшему высоко на козлах кареты:

– Пошёл!

Чуть слышно скрипнули колёса, зашуршал под ними гравий подъездной аллеи дурлахского дворца, мелькнули в окошке железные узорчатые ворота, пошла кружить вокруг кареты зелёная темнота окрестного парка, и вот уже ворвались в окошки узкие лучи солнца, и заплясали в них пылинки, и карета покатила в далёкую, холодную и мрачную Россию.

Просторная карета легко покачивалась на широких ремнях стародавних рессор, словно люлька младенца, и очень скоро голова мадам Шуваловой, строго причёсанная, обрамленная серым плоёным чепцом, тихонько склонилась на необъятную грудь, а нос опускался всё ниже и ниже.

И вдруг она всхрапнула и проснулась сама от этого звука, сонно огляделась, снова увидела только печальные лица девочек принцесс, не обратила внимания на весёлое веснушчатое лицо горничной Гретхен, заботливо опекавшей своих хозяек, силилась держать глаза открытыми, но веки опускались помимо её воли, и качка кареты заставляла её задрёмывать, изредка всхрапывая и резко просыпаясь от собственного храпа.