Не объяснил причин, только неясно намекнул. Но Мария Фёдоровна с той самой ночи держала в уме – старшие сыновья виновны, на их руках кровь отца, и хоть и взяла с них клятву, что неповинны, да не давала ей эта мысль жить спокойно.

И столько лет молча работала на эту мысль. Убедила и Александра...

Ныне Александр вернулся к намерению стать частным человеком, отречься от трона, вручить власть Николаю, а им, с Елизаветой, вдвоём, жить так, как решали они в юности, когда ещё жива была матушка Екатерина Вторая...

Он даже озаботился покупкой дома для их мирной частной жизни – в Крыму, в райском уголке...

Но теперь, когда она так плоха, всерьёз беспокоился лишь её болезнью. И решал, куда отвезти, чтобы выздоровела, чтобы смогла ещё поддерживать его, как всегда поддерживала в самые трудные часы.

А она приготавливалась к худшему исходу. Не жилица она больше на свете, пора готовиться к главной дороге.

Это её не страшило, не возмущало, жизнь как будто уже давно покинула её тело, осталась только частица тепла и нежности к Александру – как ему будет не хватать её.

Лишь теперь, в эти последние годы, понял он, какой опорой была она ему всегда, как знала его до тонкости, прощала ему все его ошибки и заблуждения, безмолвно понимала.

Что с ним будет, когда её не станет?..

И она старалась не обращать внимания на боли в груди и подавлять свой едва выносимый окружающими кашель, крепилась и казалась весёлой и приветливой, как всегда. Она была нужна ему теперь, когда его сжигало внутреннее недовольство, чувство вины и совесть грызла, как голодная мышь, его зачерствелое сердце...

Ей как то не верилось, что он способен отречься от престола, но она хорошо понимала, как хочется ему убежать от этой жизни, от груза нерешённых проблем, от растущих, как грибы после дождя, тайных обществ, всерьёз замышляющих революцию в России, даже убийство его, Александра.

И знала, что все доносы, тайные доклады по этим обществам бросал он в камин и клял себя: сам, сам всё это начал, сам создал то проклятое общество, тот самый комитет общественного спасения, сам разжигал страсть к переменам. Сам во всём виноват, и не с руки ему казнить, ссылать, коли сам всё начал...

Итак, всё теперь решено. После трёхдневных совещаний, споров и препирательств всё теперь решено: они вдвоём поедут на юг России, в крохотный городок на самом краю Азовского моря – в Таганрог. Там сможет она поправиться, выздороветь, а потом они поедут в Крым, там начнут новую жизнь, без всех этих висящих на плечах нерешённых проблем...

Но она знала, как часто и подолгу беседует теперь Александр с митрополитом Фотием: то едет к нему в Александро Невскую лавру, то принимает у себя в кабинете. Часами стоит перед образами святых, выстаивает длинные церковные службы в соборе, просит прощения у Бога за всё, что натворил здесь, на земле.

Она и тут прекрасно понимала его: страшится той, загробной, жизни, проникся канонами православия, скромная проповедь смирения, простоты, кротости больше ему по душе, нежели преображение личности по учению баронессы Крюденер, с которой Елизавета когда то его свела.

Что ж, Таганрог, так Таганрог.

Она никогда там не была, как, впрочем и нигде дальше Москвы да Петербурга, заграничные страны были ей теперь не по душе. Даже милый Баден, куда она всей душой стремилась больше двадцати лет, ныне не привлекал её.

Россия – вот её родина, и здесь хотела она умереть. Пусть даже и в Таганроге...

Обслугу решили взять с собой самую малую.

Из свиты Александра лишь начальник главного штаба Дибич, генерал адъютант Волконский, вагенмейстер полковник Саломка, статс секретарь императрицы Лонгвинов.

Скромный и тихий врач Тарасов находился в обществе светил тогдашней медицины – личного врача императора лейб медика Виллие, лейб медика Стофрегена, докторов Добберта и Рейнгольда.