Сознавая эту безотлагательную необходимость, я подделал документ, создал фальшивку. Я сделал это, повинуясь голосу совести и в интересах правосудия, поставленный в безвыходное положение из-за того, что мы не могли предать гласности секретные документы“». Гипотезу «патриотической подделки» развил Моррас, который в роялистской газете «La Gazette de France» воспевает мужество и достоинство полковника Анри, мученика, пострадавшего за правое дело. Его высказывания подхватила правая пресса со «Свободным словом» («La Libre Parole») во главе, утверждавшим: «Пересмотр дела – это война. К этой войне мы не готовы. Да, это будет война. И разгром. Этого и добиваются, на это и надеются евреи».
Читая эти строки, Золя чувствовал, как в нем снова просыпается прежний боевой дух. Он бесновался из-за того, что должен безвылазно сидеть в английской глуши, тогда как ему следовало быть в первых рядах тех, кто сражался за истину. Наконец Люси Дрейфус подала прошение пересмотреть дело, основываясь на новых данных. Просьба была передана Кавеньяку, и тот подал в отставку. Анри Бриссон заменил его генералом Цурлинденом, который был скорее склонен пересмотреть дело. Националистическая пресса тотчас обвинила Цурлиндена в том, что он продался евреям. Не устояв перед этим выплеском недовольства, он сдался, боясь уронить престиж армии. Семнадцатого сентября 1898 года совет министров, вопреки его мнению, принял решение о пересмотре дела, и Цурлинден также подал в отставку. Его сменил генерал Шануан, утверждавший, будто его пересмотр дела не пугает. Но, едва заступив в должность, он первым делом потребовал, чтобы Пикар предстал перед исправительным судом. Ход оказался неудачным, поскольку прокурор республики потребовал и добился того, чтобы рассмотрение дела было отложено. Теперь, в свою очередь, подал в отставку генерал Шануан. В конце концов совет министров поручил министру юстиции передать в суд кассацию на просьбу госпожи Люси Дрейфус о пересмотре дела. Дерулед и Лига патриотов заявили, что, «если Дрейфус вернется во Францию, его разорвут на куски». «Может быть, и впрямь готовится победа, – писал Золя Демулену. – Но мне она представляется еще такой далекой, а дорога усеяна такими препятствиями, что пока я торжествую весьма умеренно… Не удивлюсь, если мне придется пробыть здесь до декабря, а может быть, и до января. Когда я буду лучше осведомлен, тогда и решу, где мне зимовать».
С приближением холодов Золя начал падать духом, мужество постепенно оставляло его. Смерть маленького злобного песика Пимпена, которого он оставил во Франции, привела его в такое отчаяние, что у него не было сил не только писать, но и попросту открыть дверь. «Хочу вам сказать, что один из самых горьких часов, среди всех ужасов и мерзостей, через которые мне пришлось пройти, был тот, когда я узнал о внезапной смерти, постигшей вдали от меня моего маленького верного друга, в течение девяти лет со мной неразлучного, – признается он издательнице „Друга животных“. – Он умер скоропостижно. Мне показалось, что его убил мой отъезд. Я оплакивал его, как ребенок, я содрогался, я тосковал до того, что и сегодня еще не могу подумать о нем без того, чтобы растрогаться до слез». К этой печали внезапно прибавилось чувство неуверенности. После конфликта из-за Фашоды, провала операции Маршана на Ниле против экспедиционного корпуса генерала Китченера отношения между Францией и Англией ухудшились. Не сделается ли пребывание на британской земле еще более тягостным для француза? До сих пор на него не обращали внимания, но не ждет ли его теперь холодное отношение?
И снова переезд: Золя поселился в деревне Эддлстон (графство Суррей). В начале октября произошла горестная разлука: Жанна с детьми уехала во Францию, но уже в конце месяца к знаменитому изгнаннику присоединилась Александрина. Она подбадривала его и утешала, но ничто не могло заменить ему свежести и молодости Жанны, смеха малышей. |