Но честь не позволяла мне стать вашей любовницей, как бы сильно я вас ни любила, и я покинула Лаудвотер.

Милорд подошел к камину, опустил голову, закрыв лицо руками. Он часто вспоминал маленькую девушку, так жестоко насмеявшуюся над ним, и теперь понял, что был справедливо наказан судьбой за бездумную жестокость к ней.

Он поднял голову и повернулся к Эмме. — Бесполезно пытаться просить прощения. Какие слова, какие извинения могут стереть то, что вы услышали? Я помню тот вечер. Я не могу точно вспомнить, что сказал тогда, но знаю, что имел привычку хвастаться перед приятелями, когда был пьян. Это прекрасно объясняет, почему вы отказали мне именно таким образом. Ваш отказ оскорбил тщеславного дурака, каким я был тогда, потому что верил в ваше обожание и уже считал ваше богатство своим. Я получил свой урок, женившись наконец на красоте и деньгах, но их обладательница была вероломна и не раз предавала меня.

Единственное частичное оправдание моего поведения состоит в том, что очень молодые мужчины часто говорят подобные вещи наедине с приятелями, чтобы утвердиться в своей мужественности. Более того, наверное, я чувствовал, что потерял что-то очень ценное, поскольку все годы память о той маленькой девушке оставалась со мной, и это объясняет, почему вы показались мне такой знакомой, хотя я был уверен, что никогда не видел вас раньше.

Но что я могу сказать вам сейчас? Что сможет уничтожить следы тех жестоких слов? И как извиняться за мое первое желание, когда вы приехали в Лаудвотер, — соблазнить вас, сделать своей любовницей?

Он снова отвернулся от нее и сказал в страстном и безнадежном порыве, беспощадный к самому себе:

— После того, что я сказал и сделал, как вы могли даже прикоснуться ко мне тогда или сейчас? Вы отказали мне однажды, когда были богаты, а я беден. Поверьте только, что, когда мы были вместе в тот день в павильоне, я решил жениться на вас и был готов сделать вам предложение при следующей встрече. Однако, проснувшись, узнал, что вы бежали. Бежали, не поговорив со мной, просто оставив письмо, разбившее мое сердце.

Боги сделали меня своей игрушкой: заставили полюбить вас, пожелать жениться, когда вы были бедны, и отобрали эту возможность. Если я теперь сделаю вам предложение, вы и весь свет решат, что это только потому, что вы снова богаты! Жестокая шутка состоит в том, что я бы женился, когда вы были бедны и ничего не могли принести мне!

Эмма оцепенела.

— Да, милорд, я не знала этого, не знала, что вы хотели жениться на мне, когда я была бедной гувернанткой в Лаудвотере.

— Да, — горько сказал он. — Но, зная мои прошлые дела и слова, было бы неестественно верить, что такой человек, как я, лишивший вас девственности, не сделал бы вас своей любовницей, не подверг бы страданиям из-за неизбежных оскорблений. Почему вы должны были думать, что я буду обращаться с вами иначе, чем Лафтон с бедной мисс Стрэйт? Должно быть, вы считали меня таким же дурным, как Бен Блэкберн, пытавшийся изнасиловать вас! К счастью, я не навязал вам нежеланное дитя.

— Нет, милорд, — тихо ответила опечаленная Эмма. — Я никогда не считала вас таким, как они. Даже в тот вечер, когда услышала слова, не предназначавшиеся для моих ушей. Честность заставила меня признать, что вы говорили чистую правду... о нас обоих. О нет, милорд. — Она отвернулась и прошептала, чтобы он не мог ее слышать: — Дитя не было бы нежеланным.

— Милорд, — медленно повторил он. — О, я знаю теперь, почему вы меня так называли. Мое имя было для вас слишком болезненным напоминанием о прошлом.