Изменить размер шрифта - +

— Того же самого, сэр? — спросил Хогг с пробившейся сквозь озабоченность барменской гордостью.

— Нет, попробую чего-нибудь ихнего. Раз янки заведением заправляют, должны знать, что к чему. — Хогг не понял. — По-ихнему — бурбон. Вон из той бутылки с черномазым. — Хогг отмерил двойную порцию «Олд Растуса». — И с фирменной водичкой, — добавил клиент.

Хогг наполнил из крана кружечку в виде свинки. Позвенел деньгами и пояснил:

— Они не желают обманывать, такая у них политика, можно сказать. Говорят, потребители в Штатах любят настоящие вещи, и тут то же самое будет. Поэтому должен быть Хогг.

Клиент, как будто проверяя, не сломана ли у него шея, медленно вывернул голову, оглядев «Поросятник», — один из многочисленных баров с эксцентричными названиями в высоком, но тощем отеле, новой лондонской гордости. Вместе с баром «Уэссекс-сэдлбэк», где в данный момент масса толстошеих ротарианцев потела над жаренными на углях хрящиками, он занимал почти весь десятый этаж. Из окон бара (испещренных штампованными отпечатками копытцев, как бы в виде предупреждения) видна была добрая часть осеннего Лондона. Кварталы офисов обезьяньей архитектуры, оловянная река; деревья, повестками рассылавшие листья по всему Вестминстеру; Рен со своим Богом, наивные простачки; пыль от унесенных ветром резиденций вигов. Однако клиент посмотрел лишь на фриз с хохочущими, кувыркавшимися, откормленными на убой хрюшками, на скамьи в виде свиней с проломленными спинами, куда были вставлены пепельницы: пластмассовые корытца с пластмассовыми хризантемами. Снова повернулся к Хоггу, кивнул с ворчливым одобрением, словно все это устроил он, Хогг.

— Уже закрываемся, сэр, — сказал Хогг. — На посошок, сэр?

— С моей фамилией не посмели б хохмить, — заявил клиент. И с удовольствием подмигнул Хоггу. — Хотя я и шанса бы не дал. Фамилия — личная собственность мужчины. — Он приложил к носу палец, как бы желая унять воспаление, жестом, который мачеха Хогга называла «Гарри-сифилитиком», продолжая подмигивать. — Со мной не пройдет. — Самодовольно ухмыльнулся, будто отвоевал собственную фамилию и собирается нести домой, жадно прижимая к груди. — Теперь чего-нибудь нашенского после ниггерского. Маленько поправиться. У-ху-ху. Крошка-женушка заждалась. — Хогг смело плеснул скотч в стакан из-под бурбона. Джон глаз не спускал с пары своих уходивших клиентов.

— Электрические пастухи, — изрек один из них, вполне может быть, свиновод, однако, похоже, не совсем себя чувствовавший в «Поросятнике» как дома. — К тому идет, осмелюсь сказать. — Он был в компании с мужчиной в клерикальном сером, болезненно бледным, как бы вследствие существования на страховые премии. Оба кивнули Джону-испанцу и вышли.

Джон показал им барочную усыпальницу золотых зубов и сказал:

— Жентильмены. — Потом собрал стаканы, понес к стойке, чтоб Хогг вымыл. Хогг с ненавистью посмотрел на него.

— А я скажу, — сказал единственный оставшийся клиент, — это позор для фамилии твоего старика папаши. Вот как надо на это смотреть. — И осторожно спустился со стула. Джои кланялся, кланялся, со сплошными кусками ломаных дублонов во рту. Клиент с ворчанием запустил руку в брючный карман и вытащил полкроны. Отдал Джону, а Хоггу не дал ничего. Джон кланялся и кланялся, глубже, глубже обнажая золотые залежи.

— Фактически, мамаши, — поправил Хогг.

— А? — прищурился на него клиент.

— Я имею в виду, Хогг — фамилия моей мамаши, а не папаши.

— Я пришел сюда не для того, — провозгласил клиент, — чтобы ты передо мной тут писался.

Быстрый переход