|
Ты доволен. Так оно бывает, когда разум, тело, земля и время — в полной гармонии. Возможно, именно он — этот кивок — пришел из детства, с ним ты кидал камень-голыш и смотрел, как он прыгает по открытой воде, три, четыре, пять, шесть, семь раз. Или когда увидел оценку «отлично», пока учитель в понедельник выдает итоговую контрольную по физике за прошлую неделю. Такой же кивок. Он подтверждает, что нечто, над чем ты работал, что довел до ума, наконец-то доставляет тебе удовольствие. Иногда, хотя и нечасто, при сильном ударе по мячу тебе случается крякнуть. Мне нравится это твое приглушенное кряканье. У меня рождается мысль, что так же звучит твой стон, когда ты кончаешь. Мне нравится думать про то, как ты кончаешь. Это возвращает тебя на землю, очеловечивает, придает звучание физическим усилиям, которые в противном случае могли бы остаться незамеченными. Мне хочется видеть твое лицо в тот миг, когда ты кончаешь.
Я смотрю на себя в зеркало, когда мы бреемся почти плечом к плечу в теннисном павильоне, воображаю себе, что твой кивок предназначается мне. Гадаю, каково это — быть тобой, смотреть в зеркало всякий раз, как там появляется мое отражение, и просто кивать два-три раза. Каково иметь твою кожу, твои губы, ладони, член, яички. Все в тебе совершенно, подчеркнуто совершенно, продуманно. Все в положенное время, от первой половины протеинового батончика перед растяжкой до второй половины протеинового батончика, когда ты выходишь из раздевалки и направляешься к метро. Все — своевременно. Именно поэтому я никогда не просил тебя перекинуться со мной хотя бы парой мячиков. Моя дерганая, неровная игра наверняка вызвала бы у тебя сильное раздражение. Ты появляешься в 6:45 и уходишь около 8:20. В 8:30 ты оказываешься в метро на Девяносто шестой улице, в правой руке несешь свежую газету. Едешь поездом в центр, до Тридцать четвертой улицы, там пересаживаешься на поезд от центра, линия Р или Н в Квинс. Я это знаю, потому что однажды проследил за тобой. Вернее, дважды. Такое впечатление, что волосы ты стрижешь каждые выходные, потому что в начале недели они всегда кажутся короче. По дороге к парикмахеру или обратно ты наверняка забираешь рубашки, которые отдал в стирку в прошлую субботу, оставляешь вместо них то, что скопилось за неделю. Я знаю, что рубашки ты отдаешь в стирку, потому что по утрам ты всегда отрываешь бирки, прикрепленные к нижней петле. Я уверен, что каждый вечер, перед сном, ты гладишь брюки, — а может, совсем рано утром, перед теннисом. Прямо так и вижу, что время от времени ты отставляешь утюг в сторону, чтобы съесть ложку высокопротеиновых хлопьев из миски. Все дела ты делаешь не спеша, все в положенное время, именно так ты убираешь одежду в шкафчик. Складываешь шарф, потом вешаешь пиджак и брюки на вешалку, которую хранишь в шкафчике, и, наконец, сворачиваешь газету и ставишь стоймя, чтобы она не помялась и не запачкала одежду. Все продуманно и досконально исполнено. Я иногда думаю, кем ты работаешь, и почти уверен, что ты статистик, бухгалтер или въедливый патентный поверенный, который предпочитает не встречаться с клиентами. Люди вроде тебя живут одни, любят жить одни. Господи, какой ты, наверное, зануда. В детские годы ты, скорее всего, был таким же — из тех одноклассников, которыми все восхищаются, которым завидуют, а втайне их ненавидят. Я вижу, как ты уходишь из школы, воспитанно попрощавшись с классным руководителем, и каждый день около полудня направляешься домой. Вид у тебя довольный. Тебя не смущает, что ты идешь один. Ты не спешишь и не медлишь, вспоминая, что тебя ждет на кухне. В отличие от сверстников, на тебе все еще мальчишеские шорты — и тебе решительно все равно, кто там что скажет. По дороге домой ты заранее планируешь, как возьмешься за домашнее задание, зная, что если сделаешь его в срок, можно будет посмотреть любимую телепрограмму, а потом, после ужина, вернуться к книге, которую читаешь. |
