|
От нашего выдуманного шампанского в несуществующей комнате вдали от всего и всех я на самом деле хотел одного: чтобы она, раздевшись, встала рядом со мной на колени и, потянувшись к фужеру с шампанским, внезапно расколотила его об тумбочку и потом, крепко зажав в пальцах осколок, медленно рассекла бы мне левое предплечье и ладонью растерла кровь по разрезу, по моему лицу, по своему телу, а после молила бы меня и молила снова то же самое сделать и с ней. Вот к чему мы пришли. Если нашу любовь когда и окрашивали доброта и милосердие, то это были доброта и милосердие гуннов. Мы любили всеми частями тела, кроме сердец. Именно поэтому мы и существовали порознь. Я ведь так и не решился сказать ей, как сильно ее люблю, ибо любовь моя была мизерной, убогой, увечной. Чтобы дождаться отклика, нам теперь придется пролить кровь. Твоя кровь — в мою кровь, мои токи — твои токи, твоя слизь — моя. Пусть ужалившая тебя змея в отместку ужалит и меня. Пусть ужалит в губу. Умри вместе со мной.
— Я знаю, почему ты позвонил, — сказала она. — Поделись, потому что сам я не знаю, но смертельно хочу понять. Это я произнес с предельной откровенностью. — Ты позвонил спросить, готова ли я отказаться от всего ради тебя. Я в обоих случаях обречена. Если я соглашусь уехать с тобой, ты откажешься, испугавшись, что я никогда тебе этого не прощу. Если скажу «нет», ты на меня обидишься и тоже никогда меня не простишь. А значит, в кои-то веки тебе придется самому мне поведать, чего ты от меня хочешь, потому что я в кои-то веки не имею ни малейшего представления. — Я прошу немного: одни выходные, — произнес я наконец. Больше одних выходных нам все равно не осилить. А может, и не выходные, а два дня на неделе, скромная же просьба — жалкие понедельник и вторник? Она улыбнулась, явно позабавившись. При этом не смеялась. Это означало согласие. — Куда поедем? — Ждать моего ответа она не стала. — Вернемся обратно, — сказала она. Я понял, что она имеет в виду. — Людям не дано возвращаться обратно. — Так мы же не люди. Мы другой биологический вид. Я подался вперед и поцеловал ее в губы. Она заключила мое лицо в ладони и вернула мне поцелуй. Выйдя из ресторана, мы не смогли разомкнуть рук, так и шли, сцепившись ладонями, по Мэдисон-авеню. То был один из самых дивных моментов во всей моей жизни. — Что ты скажешь Манфреду? — спросила она, произнеся его имя на немецкий лад, но без тени иронии. — Манфред — он Манфред и есть. — Потом, подумав: -Он уже все знает, и всегда знал. А твой муж? — Говорит — мы с тобой как дети. — Потом, помолчав: -Может, он прав. В любом случае он переживет. Мы им скажем совсем немного. Про какую-нибудь скучную лекцию, которую я должен прочитать. А у нее встреча с автором неподалеку от Бостона — он едет домой после несчастного случая. Впрочем, если нажмут, мы откроем им правду. Волшебство этого дня поселило во мне такое ощущение счастья, что, ничего заранее не планируя, я на следующий день около полудня набрал ее номер. В том же месте в то же время? Разумеется. Мы встретились в том же самом ресторане, заказали ту же самую еду. А потом, поскольку обед закончился, как и предыдущий, встретились и на следующий день. — Мы уже три дня вместе. Как думаешь, это конец? — спросил я. Ну ты и болван, вздохнула она. Взяла меня за руку и не отпускала. Я проводил ее до работы. — Ты сказал Манфреду? — поинтересовалась она. — Ни сегодня, ни вчера. — Меня порадовало, что ей это интересно. — А ты? — осведомился я. — Ничего не сказала. — Если бы захотели, могли бы так жить до конца дней. — Ритуалы, — произнесла она. |
