— Не ритуалы. Ритуалы — это повторение того, что уже случилось, репетиции — повторение того, что произойдет потом. А нам что подходит?

Ни то ни другое, подумал я про себя. Она согласилась.

— Звездное время, моя любовь.

— Именно, звездное время, — произнес я.

Через несколько месяцев прибыли мы не поездом, а самолетом. На поезде пришлось бы тащиться пять часов, а за эти пять часов между нами могло произойти всякое, что испортило бы поездку. Лететь же было меньше часа. В полете мы не говорили про свое путешествие, да и по ходу долгой поездки в такси от аэропорта в наш университетский городок обменивались разве что незначащими фразами. Не хотелось давать волю ни волнению, ни опасениям — мучил страх произнести что-то не то. Два неловких слова, пусть даже в форме шутливой пикировки, — и поездка погибла; одно ехидное замечание — и прощай, крошечный огонек, который мы так истово лелеяли, точно горящую свечу в заглохшей машине на заснеженном шоссе.

Здесь, в такси, я позабыл о том, почему мы решили вернуться. Сбежать из привычного, побыть вдвоем в городе, где нас никто не знает? Повернуть время вспять? Воротиться в иную, возможно, более подлинную, несостоявшуюся колею нашей жизни?

Ближе к университету мы окончательно притихли — каждый боялся испортить настроение или сделать неловкий шаг, притом мы старались не думать о неизбежном налете китча, присутствующем в любом возвращении. Нам хотелось, чтобы поездка прошла просто и обыденно. Она все поглядывала на озеро, а я провожал взглядом поместья, пролетавшие с другой стороны; мы оба молчали, частично забывшись, как будто возвращение столько лет спустя было бездумной, никчемной затеей. Спросить таксиста — мы были очередной разобиженной нью-йоркской семейкой: рано утром переругались, а теперь только и думаем, как бы друг от друга отделаться. При малейшем нажиме любой из нас с радостью попросил бы водителя развернуться и доставить нас обратно в аэропорт.

Мы специально приехали в понедельник с утра. Хотели успеть к началу занятий, а не к середине рабочего дня. Я, видимо, помышлял заново войти в реку времени, пройтись по тем же старым мощеным улочкам к первой на этот день аудитории. У нее были собственные привычки и причуды, к которым она хотела вернуться, сгустки времени, обладавшие особой ценностью, в которых мне, скорее всего, места бы не нашлось. Я, наверное, хотел, чтобы пути наши пересеклись в какой-то смыслонаполненной точке. Вот почему в первые несколько часов мы просто шатались по городу и пытались избегать всех троп общей памяти. Мы бродили по кампусу, как бродят изнуренные невыспавшиеся туристы: без воспоминаний и предвкушений. Несколько раз звучало: «А это помнишь?» Или: «Глянь, какую уродину возвели на месте, где стояла такая-то штука!» Но все это как бы между делом. Иногда она брала меня за руку, иногда я — ее. Мы делали снимки своими айфонами. Ее, меня, селфи вместе. Она тут же отправляла их мне в сообщении.

За спинами у нас вздымался вездесущий шпиль. Только увидев церковь Ярроу и обсерваторию Ван Спеера, маячившие вдалеке, я понял, что мы действительно вернулись, что мы здесь вместе, что все это настоящее и что, судя по лицам на фотографиях, мы действительно счастливы.

К середине дня мы сдались. Повернули в университетском дворике влево и зашагали вниз по склону, пока впереди не замаячил дом. Крупный зеленый знак на стекле одного из окон предуведомил нас о том, что ждет в жилище Уле Брита. В нем открыли «Старбакс». Спорить бесполезно, подумал я. Мы вошли, окинули взглядом бывшую прихожую, сунулись в заднюю комнату, где немногочисленные студенты что-то строчили в ноутбуках. Та самая комната, где мы когда-то сидели на вытертом персидском ковре и пили подогретый сидр. Обновленный интерьер навеял какое-то странное чувство, будто мы — чужаки, совершившие странствие во времени и явившиеся в родной дом, но не в том веке.