— Хорошо, я подумаю. Я совершенно без сил, дорогой. Может быть, ты дашь мне теперь отдохнуть?

— Что за вопрос! Ну, я еще загляну попозже, часов в десять. Нельзя бросать девочку на произвол судьбы, когда она подарила нам такого красавца сына! Уорд Бичер… Я думаю, его нужно будет отправить в университет куда-нибудь на Средний Запад, где жив еще дух демократизма, который эти проклятые снобы вытравили из колледжей Новой Англии! И уж поверь, я очень рад, что сам учился в Айове.

Энн вступила в тайный иезуитский заговор с дежурной сестрой и упросила ее, когда Рассел появится около десяти, встретить его со встревоженным видом и быстренько спровадить.

Сестра так и сделала.

После того как Рассел позорно отступил перед суровой властностью, присущей регулировщикам уличного движения в Соединенных Штатах, секретарям английских министров и больничному персоналу во всех странах без исключения, Энн в последний раз за этот день покормила своего сына — своего сына! — и грудь ее трепетала, словно ее ласкала рука любовника. Потом она улеглась поудобнее, чтобы уснуть мертвым сном, но не уснула. Ей чего-то недоставало. Она не хотела признаваться в том, что тоскует по Барни, но вдруг поймала себя на мысли:' успеет ли она — до того как природа сыграет с ней последнюю шутку, которую приберегает для всех женщин, — успеет ли она родить Барни еще ребенка?

Она глядела на дверь, и дверь медленно, будто сама собой, отворилась, и на пороге возник улыбающийся Барни… Он быстро подошел, присел на край кровати, обнял ее за плечи, приподняв с подушки, — она тщетно пыталась сесть сама и протягивала к нему руки — и молча, крепко поцеловал. А когда он помог ей снова лечь и ласково провел ладонью по щеке, она почувствовала, что окончательно исцелилась.

— Тебя хранили все святые! — сказал он. — Я целый день звонил Мальвине Уормсер. Через десять минут после того, как родился мальчишка, я уже знал. И бог знает сколько времени торчал в парадной напротив — ждал, когда эта гнида Сполдинг наконец уберется восвояси. Но это в первый и последний раз! Больше я прятаться не намерен.

— Как же ты сюда пробрался? Ведь все закрыто!

— Двоих подкупил, двоих застращал, а двоим объяснился в любви — вполне правильная пропорция. А в качестве последнего козыря у меня в кармане имеется записка от Мальвины.

— Сына видел?

— А как же!

— Нравится?

— Еще бы!

— Но ты же хотел девочку, как и я. Ты огорчился?

— Я тебе врал. Я до чертиков хотел мальчишку. Ведь это же мой единственный сын! Слушай внимательно. Никакому болвану Расселу я своего сына отдавать не намерен…

(«До чего он милый!»)

— …и ты к своему Расселу тоже не вернешься. Я еще не знаю толком, как это все устроится, но в общем… Обсудим позднее, когда ты немного окрепнешь. Я люблю тебя!

— Родной мой, а как мы его назовем?

— Мэтью. В честь моего отца. (Нет, нет, пивную держал не он. а дед — впрочем, мой папаша был еще похлестче: подрядчик, с железными кулаками, здоровым чувством юмора и без всяких моральных принципов — прямо Линкольн, только с Уэст-стрит.) И уменьшительное — Мэт — для парня вполне подходящее имя!

— Чудно! Мэт Долфин, мои сын, — я уже начинаю его побаиваться! Мэт! До чего я дошла! А ведь девчонкой я мечтала, что, если у меня когда-нибудь будет сын, я выберу для него самое поэтическое и звучное имя, как в дамских романах: Питер, Рауль, Ноэль (особенно если родится летом), Джеффри, Дуглас… А тут на тебе — Мэт! Но я уже люблю это имя… и тебя тоже. Какой роскошный на тебе костюм! Коричневый! Первый раз вижу.