Изменить размер шрифта - +

Они учились в одном классе, и хотя вся его ученость исчерпывалась снисходительной улыбкой, когда он не мог ответить на вопрос учителя, превосходство его казалось несомненным. Адольф плавал, боролся, катался на коньках и играл в бейсбол лучше всех в классе. Он не боялся городского полицейского, — даже в канун дня всех святых, когда их компания, презрев опасность, похитила несколько деревянных будочек определенного назначения, расставила их на школьном дворе и прикрепила к ним вывески с городских лавок, изобразив нечто вроде миниатюрной Главной улицы к великой радости явившихся наутро в школу сквернословов. Танцевал он тоже лучше всех, но в этом, кроме Энн, убедились и другие девочки, и порою на вечеринке она несколько томительных часов мечтала услышать от него: «Имею честь пригласить вас на танец».

Пожалуй, самый грандиозный бал, на каком довелось побывать в те годы Энн, состоялся в доме Марстона Т. Эванса, президента Объединенной компании по производству плугов и фургонов — уобенекского Лоренцо Медичи, Дж. П. Моргана и барона Ротшильда — по случаю пятнадцатилетия его дочери Милдред, ровно через два месяца после пятнадцатилетня Энн Виккерс.

Энн всегда не без некоторой зависти восхищалась высоким белым особняком Эвансов с зеленой башенкой, гостиной и библиотекой.

В гостиной был темный, тщательно натертый паркетный пол, покрытый настоящей тигровой шкурой, а на стене висели две настоящие, написанные маслом картины — очень старинные, насчитывавшие чуть ли не три четверти века и, по слухам, стоившие несколько сот молларов каждая. В библиотеке за запертыми стеклянными дверцами стояли ряды книг в кожаных переплетах с золотым тиснением.

Весь тот субботний майский день, пока прислуга помогала ей приводить в порядок бальное платье, Энн гадала, будет ли у Эвансов Адольф Клебс. Спросить его она не смела, а слухи на этот счет ходили самые разные. Адольф на все вопросы о своей особе обычно остроумно отвечал: «Любопытному нос прищемили!» Трудно было представить себе, чтобы мистер и миссис Эванс пригласили в дом сына сапожника-социалиста. Но все знали, что Милдред в него «втюрилась».

«Я просто умру, если его там не будет. Ведь у меня такое красивое платье!» — в отчаянии думала Энн, с невозмутимым и независимым видом орудуя утюгом.

Ее новое платье вовсе не было новым. Прошлым летом это белое кисейное платье с красным кушаком имело вполне приличный вид для вечерних прогулок. Теперь Энн собственными руками (в течение последней недели они смахивали на руки жителя Соломоновых островов) выкрасила его в голубой цвет и целый день вместе с кухаркой пришивала к нему белый воротничок и белые манжеты и гладила его до тех пор, пока оно не заблестело, как новое.

На голову она наденет мамину кружевную мантилью, а отец без всякой просьбы купил ей ярко-синие бальные туфельки. (Впоследствии Энн не раз гадала, был ли ее рассудительный профессор-отец, вечно погруженный в классные журналы, в Карлейля и «Педагогический вестник», действительно таким безнадежно взрослым родителем, каким он казался ей в те годы. После смерти отца Энн долго не хватало даже его смешка, который в былые времена приводил ее в ярость.)

Бал начинался поздно: некоторые гости сказали, что им разрешено оставаться до одиннадцати, а пригласили всех к восьми, а не к семи или к половине восьмого, как было принято на обыкновенных вечеринках уобенекских буржуа.

Когда Энн, опаздывая из-за возни со своим туалетом, бежала к Эвансам, уже темнело. Луны не было, но на горизонте еще догорала вечерняя заря, гораздо более теплая и нежная, чем лунное сияние; ведь, несмотря на всю его славу, это всего лишь холодный и обманчивый свет, сотканный из дыхания умирающих влюбленных. Листва старых платанов на улице Нэнси Хэнке отчетливо вырисовывалась на фоне закатного неба, а там, где с толстых стволов была содрана кора, в сумеречном свете зияли таинственные светлые провалы.

Быстрый переход