Солдаты жестами предложили припарковать машину за длинным узким сараем. Мирский принял их без особых формальностей, за столом в восточном его конце. Внутренние перегородки отсутствовали; другие рабочие помещения и спальные гамаки были открыты всеобщему обозрению. Хоффман и Уоллес обменялись с ним рукопожатиями, и он предложил им парусиновые стулья. Морские пехотинцы остались снаружи, под охраной двух русских десантников.

Мирский предложил им чаю.

– Боюсь, что это поступило с ваших складов, – заметил он, – но чай хороший.

– Ваше строительство идет успешно, – сказала Хоффман.

– Давайте говорить по‑английски, – предложил Мирский. – Мне нужна практика.

Он разлил темно‑янтарный чай в три пластиковых стаканчика.

– Прекрасно, – похвалила Хоффман.

– Я не могу принять эти успехи на свой счет, – возразил Мирский. – Вы же знаете, что меня не было здесь, когда сделали большую часть работы.

– Всех интересовало… – начала было она.

– Да? Что именно?

Хоффман улыбнулась и покачала головой.

– Неважно.

– Нет, я настаиваю. – Глаза Мирского расширились. – Так что?

– Куда вы исчезли.

Он обвел их взглядом.

– Я был мертв, – объяснил он. – Потом меня привели в порядок. Я ответил на ваш вопрос? – Прежде чем Джудит успела что‑нибудь сказать, Мирский продолжил: – Нет, не думаю. Ну хорошо, я не знаю. Для меня это еще большая тайна, чем для вас.

– Ну что ж, так или иначе, – улыбнулась она, – мы рады, что вы вернулись. У нас очень много работы.

Первым в повестке дня стоял вопрос о разгрузке транспортника с оборудованием и продовольствием. Он оставался в скважине с самой Гибели; экипажу было разрешено эвакуироваться, но еще не было достигнуто соглашение о том, как распорядиться грузом. Через несколько минут Хоффман и Мирский договорились об устраивающем всех варианте. Вооружение должно было остаться в пакгаузе буферной зоны; остальные материалы переправлялись в русский комплекс четвертой камеры.

– Нам нужны материалы для обмена не в меньшей степени, чем продовольствие, – подчеркнул Мирский.

Следующий вопрос касался статуса русской научной команды. Хоффман придерживалась мнения, что русским, пожелавшим остаться с западной командой, необходимо разрешить это; Мирский помолчав, кивнул.

– Мне не нужны люди, отвергающие мои принципы, – сказал он, напряженно глядя на женщин широко открытыми глазами, и дважды быстро моргнул.

Хоффман заглянула в свои заметки.

– На этот раз дела у нас идут лучше, чем в прошлый раз.

Мирский наклонился к ней, упершись локтями в колени.

– Я устал от дискуссий, – сказал он. – Я спокоен, как мертвец. Боюсь, это разочарует некоторых моих товарищей.

– Вы все время говорите, что были убиты. Это бессмыслица, генерал.

– Возможно, что и так. Однако это правда. Я не помню всего. Но я помню, что мне выстрелили в голову. Погодин говорит, что они… – Мирский поднял руки. – Вы можете сами догадаться, кто. Мне снесло полголовы. – Он помахал рукой возле правого уха. – Меня убили, а потом оживили. К счастью, я был безоружен, иначе оказался бы там, где сейчас Белозерский, Велигорский и Языков.

– И где же это?

– Точно не знаю. Возможно, под арестом. Похоже, Пушинка имеет средства для исполнения своих законов.

– Думаю, что это вполне возможно. Это означает, что Пушинка‑город все еще способен принимать решения, выносить оценки и поступать в соответствии с ними.