Ощущая себя вершителем судеб и оттого не совсем здраво рассуждая о собственной роли в новейшей истории, Паскевич прибыл однажды на бал в Шёнбрунн, превратившийся с воцарения Франца-Иосифа в главный императорский дворец страны. Шутовски нацепив крохотную маску, якобы скрывающую личность российского фельдмаршала, он танцевал вальсы, кадриль, контрданс — дамы с готовностью отказывали кавалерам, лишь бы провести миг подле прославленного воителя. Он величественно плыл среди придворных, австрийской знати, иностранных посланников и прочих влиятельных лиц мира сего. С двух сторон под руку с ним шествовали две молодые красотки — графиня и герцогиня не самых строгих нравов. Впрочем, сейчас речь и не шла о постельных утехах, по крайней мере — на балу. Дамы служили лишь малым украшением к главному бриллианту чрезвычайной величины, который после прусской компании несколько раздобрел, пусть ещё далеко находясь от опасной черты, за которой начинается неприятное сходство с покойным императором Павлом Вторым. Благодаря эскорту из двух очаровательных фрау, полководец, ведомый под руки, напоминал старого ловеласа, готовящегося к отставке и собирающегося под занавес устроить Афинские ночи в обществе гетер.

От него ждали многого. Самые разные господа спешили мелькнуть мимо, дабы засвидетельствовать почтение и испросить аудиенции. На пике славы не было, верно, вещи в пределах разумного, в которой Франц-Иосиф отказал бы спасителю империи. А за многими из таких вещей скрываются деньги, и преогромные. Также — и назначения на разные государственные посты, то есть те же деньги, лишь из другого кармана.

Вскоре Паскевичу предстоит вернуться в Россию, империю куда более могущественную, предстать перед молодым Императором. Там он тоже может нашептать правильные и нужные словечки, замолвив их — сделает доброе дело влиятельным особам.

Фельдмаршал, конечно же, всё это понимал, как и отдавал себе отчёт, что знойные красотки нежно теребят перчатками его мундир не за стройность талии, которой нет, а государственные мужи ценят отнюдь не мудрость. Но он достиг чего-то предельного, пусть в одной, наиважнейшей на сей момент стезе — военной. И заслуженно наслаждался триумфом, пока не увидел безобразно-знакомое лицо.

— Прогуляемся на галерею, ваше высокопревосходительство?

Великосветские львицы заметили, как вздрогнул покоритель Европы. Он отстранился, явно не желая, чтобы его сопровождали. Не удивительно — русский негоциант Трошкин имел репутацию человека загадочного и неприятного, при этом респектабельного и значительного. Они упорхнули, а фельдмаршал, лишившись женской опоры, тяжеловато прошаркал вперёд.

— Что вам угодно, сударь?

— Поблагодарить, Иван Фёдорович. Без околичностей — от души. В Австрии мне принадлежат банки, железная дорога, несколько заводов. Разойдись революция не на шутку, сии предприятия изрядно утратили бы цену.

Правая половина лица при этом ухмылялась без малейшего намёка на благодарственное выражение.

— Вот как. Вместо службы Отечеству вы решили набить карман.

— Отчего же нет, любезный князь. В казённой службе вы самолично мне отказать изволили. А деньги лишними не бывают. Прошлая венгерская революция, благодаря коей ваша экспедиция в Краков и Галицию превратилась в лёгкую partie de plaisir, обошлась мне в полмиллиона фунтов стерлингов, включая убийство эрцгерцога, с коего и началась та война.

— Так это вы… — у Паскевича даже голос перехватило.

— Не скрою, ваши успехи под Варшавой заслуживают восхищения. Если не считать, что вы положили там сколько-то тысяч православных душ, а казна потратила миллионы. Чтобы поставить Австрию на колени, Москва не затратила ни гроша, не считая краковского променада, и не потеряла ни единого солдата.