— Вы лжёте! — в сердцах и не подумавши воскликнул фельдмаршал.

— Не нужно таких слов, — мягко, но с ощутимым скрытым металлом в голосе возразил Строганов. — Вы — старик, и я не могу вызвать вас на дуэль. Но есть и другие способы наказать.

Князь промолчал. Извиняться — не за что, и перед кем? Лучше прекратить дурную пикировку и оборвать разговор. Но не вышло.

— Также и с этой компанией. На Франца-Иосифа и на Дмитрия Анатольевича я потратил массу сил и средств. Увольте-с, отнюдь не только из-за заботы о вложениях капитала. Россия присоединила Польшу, одну из самых непокорных земель. Как долго Понятовский и его магнаты будут терпеть над головой российский триколор? Пока боятся Австрийской империи и Прусского королевства. Значит, сберечь угрозу для них — наш святой долг.

С этой точки зрения Паскевич, от возраста не столь быстрый и гибкий разумом, никогда на политические резоны не смотрел.

— Поэтому вы не отправитесь в Берлин, — безжалостно закончил Строганов. — С беспорядками они управятся сами. Иначе ввод иностранной армии ослабит королевскую власть, а не усилит, как здесь, где Габсбурги могли потерять всё до последней нитки. Посему — искренне благодарствую. Ваша личная роль невелика, но сыграна с блеском. Поверьте, оно куда лучше и достойнее, нежели хвататься за неподъёмную ношу и позориться. Не смею больше задерживать, разрешите откланяться.

Уже в спину, идеально прямую и на шестом десятке, Иван Фёдорович просипел:

— Уходите! И не возвращайтесь… Что нашла в вас Юлия Осиповна? Почему предпочла…

Оставшись один, фельдмаршал схватился за перила: ноги стали ватными, руки покрылись предательскими капельками пота. Его обнаружили почти без чувств, отвели в лучшую дворцовую спальню, а лекарь, до утра просидевший у огромной кровати недужного Паскевича, не мог понять русские слова, роняемые великим полководцем.

— Старик… Личная роль невелика…

И с пухлой заросшей щеки, вдруг прибавившей лет десять возраста, скатилась крупная мутная слеза.

Строганов, убывший с бала и поначалу не осведомлённый о переполохе, сердился на себя за несдержанность. Кто бы знал, что едкая, но, в сущности, безобидная подначка о набиваемом кармане вызовет подобную отповедь? Выходит, неблагородное состязательное чувство терзало изнутри, зависть к успехам, семейному благополучию с Юлией, раз так быстро прорвало плотину.

А последние слова, точно выстрел в спину! Предпочла? Видать, и на домашнем фронте бравый фельдмаршал вёл тихую войну, доказывая, что не хуже мнимого покойника. Вёл и проиграл, в душе не смирившись.

Лжец! Каждый раз, когда Строганов при редких встречах справлялся о Юлии и Володе, князь уклонялся от прямых разговоров, ему это, видите ли, неприятно. Но ясно давал понять: не извольте беспокоиться, в семье благополучно. Выходит, она так и не поставила Паскевича на одну доску с отцом единственного ребёнка, наследника фельдмаршалу не родила, хоть и вышла замуж отнюдь не в старом возрасте.

Неужели многолетнее жертвенное отречение от жены и сына основано на глупом предположении, что им лучше с Паскевичем? Самое ужасное в том, что сам себя в этом убедил ещё до встречи с князем, сам же ему высказал. И старый подлец не попробовал разуверить!

С другой стороны, не слишком ли большое значение он придаёт мимолётной оговорке, брошенной в гневе?

Наутро Строганов уехал в Зальцбург по банковским делам, оттуда в Лондон, где пробыл недели две и понял отчётливо: нужно в Гомель. В пятьдесят пять жизнь свернула к закату. После возврата из турецкого плена он познал одну лишь любовь женщины — продажную.

Нет, не только актрисочки провинциальных театров и прочие доступные дамочки скрашивали его ложе. Были уверявшие в страстных чувствах, не вызывая ни толики доверия.