А может, его incognito — не меньший грех? Пусть и с опозданием, его нужно и должно исправить.

Не считая парома Дувр-Кале, дорога от Лондона до Гомеля ныне вся уложена рельсами и занимает с пересадками не более шести дней. Увы, Ла-Манш широк, и никогда не построить там ни мост, ни тоннель. Строганов, не скрываясь, поймал извозчика у вокзала и поехал во дворец, представившись дворецкому негоциантом Трошкиным, чающим увидеть княгиню.

Но в гостиную вышел князь, перекошенный от бешенства. За время, прошедшее с памятной ссоры в Вене, русский корпус вернули в империю, и фельдмаршал первым прибыл в семейное гнездо.

— Вы?! Опять! Во-он! Иначе скажу слугам спустить собак!

— Je suis désolé, Иван Фёдорович, мы не можем бесконечно жить во лжи.

Разъярённый так, что от размахивания рук распахнулся халат, Паскевич бросил ему в лицо:

— Я заплатил вам за молчание.

— Моими же деньгами. Право же, довольно. Если они вам столь важны, могу вернуть тотчас и с процентами.

— Вы… вы — низкий человек! Это для вас деньги важнее семьи.

— Извольте не переходить границы, — Строганов приподнялся с кресла, которое занимал в ожидании, и шагнул навстречу брызгающему слюной старику.

— Это мой дом! И я спущу вас с лестницы!

После сказанных в запале слов граф снова не сдержался, как в венском дворце, и сказал необратимое, не оставив выбора Паскевичу.

— Прискорбно, князь, что вы более не способны ни на что иное, кроме как кликнуть слуг.

— Тогда… Тогда оставьте ваш адрес. Я пришлю секунданта договориться о времени и месте.

— Дворянин будет стреляться с безродным обывателем Трошкиным? — Строганов, начиная сознавать абсурдность ситуации, сделал неуклюжую попытку изменить её и не преуспел.

— Вы, кажется, решили возродиться графом. Что же, отступите?

— Нет. И всё равно увижу Юлию Осиповну.

— Именно поэтому я застрелю вас завтра. Убирайтесь!

Запахнув полу халата, расхристанного словно расстёгнутая шинель на ветру, князь удалился, стремительно шаркая домашними туфлями, можно сказать — с неприличной для его возраста скоростью.

Наверху ждало короткое, но неприятное объяснение с женой.

— Что случилось, Иван Фёдорович? Ваш гневный голос отсюда был слышен.

— Досаждает один проходимец. Успокойтесь, дорогая, он больше не потревожит.

Она не поверила, но не стала возражать, а в сердце появилось нехорошее предчувствие.

Граф и князь стрелялись на рассвете, на левом берегу реки Сож. Формальные слова о примирении, сказанные для проформы скороговоркой, едва умолкли, как Паскевич крикнул: не может и речи быть, командуйте начало. С благородной дистанции в двадцать шагов он первым кинулся к барьеру. Его противник отвёл пистолет, отказываясь спешить с выстрелом, не повернулся боком, не прикрылся оружием.

— Забрали у меня семью — мало? Нужна моя жизнь? Извольте!

Князь вскинул пистолет, дрожащий в неверной руке, и выстрелил мимо, чуть не взвыв от злости.

Строганов, которого турецкая рана избавила от нужды щурить один глаз, спокойно прицелился в переносицу фельдмаршала и мягко потянул спуск, чуть приподняв ствол в последний миг.