К 1760 году издержки производства при плавке на древесном угле более чем на 2 фунта на тонну превышали себестоимость в соперничающем процессе. Следовательно, не введение пара и машины Болтона и Уатта привело к принятию кокса в качестве доменного топлива. Игра была сделана до того, кокс бы выиграл партию, будь то с паром или без него.

Все это, однако, не умаляет роли пара в предстоящем расширении английской металлургии. С одной стороны, с введением в действие мощных дутьевых устройств он позволил значительно увеличить размеры доменных печей.

С другой же стороны, освободив металлургическую промышленность от обязательного соседства с водными потоками, он открыл для металлургии новые регионы, в особенности так называемую Черную Страну в Стаффордшире, области, богатой железной рудой и каменным углем, но бедной водными артериями с быстрым течением.

Металлургия, будучи решающей отраслью в долгосрочном плане, в XVIII веке не играла первых ролей. Дэвид Ланд, один из выдающихся историков современности, писал, что железоделательная промышленность пользовалась большим вниманием со стороны историков, чем она того заслуживала в генезисе промышленной революции.

Однако вернемся ненадолго к хлопку. Хлопковый бунт считается сценическим прологом английской промышленной революции. Хлопок в Европе перерабатывали начиная с XII века, однако, нить, импортированная с Леванта, оказывалась непрочной, поскольку была довольно тонкой. Она не употреблялась в чистом виде, а только в сочетании с льняной основой.

Как следствие в XVII веке торговцы стали вывозить в Европу уже не только сырье, но и полотна и набивные ткани Индии, чудесные, целиком хлопковые ткани, умеренной стоимости, зачастую с красивой цветной набивкой, которые, в противоположность европейским, выдерживали стирку.

Вскоре произошло настоящее завоевание Европы, средством которого были корабли индийских компаний и важной пособницей которого сделалась мода. Чтобы защитить свою текстильную промышленность, Англия в 1700 и 1720 годах запретила на своей национальной территории продажу индийского полотна, однако же последнее продолжало прибывать, в принципе для реэкспорта (который был разрешен), но поскольку контрабанда наслаждалась этим вволю, такие ткани были повсюду, радуя взор и угождая упрямой моде.

Хлопковая революция в Англии, а затем очень скоро и в Европе, в действительности была поначалу подражанием, потом реваншем, ликвидацией отставания от индийской промышленности и обгоном последней. Речь шла о том, чтобы делать так же хорошо и менее дорого.

Менее дорого — это было возможно только с помощью машины, которая одна была способна составить конкуренцию индийскому ремесленнику. Однако успех пришел не сразу, пришлось дожидаться машин Аркрайта и Кромптона (около 1775 — 1789 гг.), чтобы получить хлопковую нить, одновременно тонкую и прочную, наподобие индийской пряжи, и такую, чтобы ее можно было использовать для тканья целиком из хлопка.

Фернан Бродель отмечает, что именно с этого времени рынок индийских тканей будет встречать конкуренцию со стороны новой английской промышленности. У Англии была возможность завоевать английский рынок, а также рынок Европы, рынок африканского побережья, где черный невольник обменивался на штуки полотна, и огромный рынок колониальной Америки, не говоря уже о Турции, о Леванте и самой Индии. ,

Все эти внешние рынки, завоевывавшиеся один за другим, добавлявшиеся друг к другу и друг друга заменявшие по воле обстоятельств, объясняют фантастический рост производства. И хотя уровень прибыли, который поначалу измерялся сотнями и тысячами процентов дохода, впоследствии упал, мировые рынки были наводнены настолько, что это вполне компенсировало уменьшавшуюся норму прибыли. Первенство в промышленном взлете последней четверти

XVIII столетия Фернан Бродель отдает хлопку.