Так, в конце декабря 1774 года, при выходе из кризиса 1773 года, который все еще давал себя чувствовать, и в момент, когда приходили вести о беспорядках в английской Америке, застой в делах был таков, что «деньги никогда не были так распространены, как сегодня... векселя учитывают из двух процентов, даже из полутора, когда эти векселя принимают к уплате некоторые фирмы. А это свидетельствует о малой активности коммерции».

Только это накопление капитала позволяло рискованные игры с дутыми сделками, возможность легкого обращения к бумаге, которая ничем не гарантировлась, помимо процветания и превосходства голландской экономики.

«Стоит лишь десяти или двендцати первоклассным амстердамским негоциантам объединиться ради банковской (кредитною операции, как они в один момент смогут заставить обращаться по всей Европе больше, чем на двести миллионов флоринов бумажных денег, предпочитаемых деньгам наличным. Нет государя, который мог бы так поступить... Кредит сей есть могущество, коим десять или двенадцать негоциантов будут пользоваться во всех государствах Европы при полнейшей независимости от всякой власти», — говорил Аккариас. де Серионн.

Процветание Голландии завершилось избытками, которые парадоксальным образом причиняли ей затруднения. Такими избытками, что кредита, который Голландия предоставляла торговой Европе, окажется недостаточно, чтобы их поглотить. И она таким образом будет предлагать их также и современных государствах с их особым даром потреблять капиталы, хотя и без таланта возвращать эти капиталы в обещанный срок.

В XVIII веке, когда повсюду в Европе имелись праздные деньги, используемые с трудом и на плохих условиях, государям едва ли приходилось просить: один кивок — и деньги богатейших генуэзцев, богатейших жителей Женевы, богатейших жителей Амстердама оказывались в их распоряжении.

Веспой 1774 года, сразу же после ярко выраженного кризисного застоя в делах, амстердамские кассы были открыты настежь: «Легкость, с коею голландцы ныне передают свои деньги иностранцам, побудила некоторых немецких государей воспользоваться такой готовностью. Герцог МекленбургСтрелицкий только что прислал сюда агента, дабы заключить заем на 500 тысяч флоринов из пяти процентов годовых».

В это же самое время датский двор успешно провел переговоры о займе в 2 миллиона флоринов, который довел его долг голландским кредиторам до 12 миллионов.

Низкие ставки процентов говорили о том, что капиталы не находят себе более применения на месте в обычных формах. При сверхобилии свободных денег в Амстердаме стоимость кредита упала до двух и трех процентов. Это то положение, в котором окажется Англия в начале XIX века после хлопкового бума: слишком много денег и денег, не приносящих более сносного дохода даже в хлопчатобумажной промышленности.

Именно тогда-то и согласились английские капиталы кинуться в громадные инвестиции в металлургическую промышленность и железные дороги.

У голландских капиталов подобного шанса не было. С этого времени роковым оказывалось то, что любая плата за кредит, немного превышавшая местные ставки процентов, увлекала капиталы очень далеко. Тем не менее, эти займы за границей иногда бывали довольно удачными. В XVIII веке, когда в Амстердаме открылся рынок английских займов (начиная, по меньшей мере с 1710 года), «отрасль» займов значительно расширилась. С наступлением 60-х годов XVIII века все государства являлись к кассовым окошкам голландских кредиторов — саксонские, баварские, датские н шведские, российские, французские правители; даже, наконец, американские инсургенты.

На протяжении всего XVIII века капиталы голландских негоциантов широко участвовали в займах английского государства. Голландцы спекулировали также на других английских ценностях, на акциях Ост-Индской компании, компании Южных Морей или Английского банка.

В Лондоне нидерландская колония была богаче и мно-гочисленее, чем когда-либо.