|
Гнездилов возмущенно засопел. Ему тоже не нравилась ситуация, но он в ней разбирался еще меньше, чем Костя. Костя с тревогой подумал о темной Москве, лежащей за пределами Кремля. Похоже, возвращаться некуда. Нет там ничего – пустыня, холодная и выгоревшая. Эта новая неопределенность беспокоила его точно так же, как и непонятная «тарелка». Почему она здесь очутилась? Гнездилов вдруг сказал: – Такое ощущение… что… произошла война… Точно, осенило Костю, как я сам не догадался?! Третья мировая! Эти развалины, и мертвая Москва. Ведь по-другому не бывает. Но тут его внимание снова привлек Иван Лопухин. Тот, уже не таясь, взял Серко под уздцы и стал поворачивать телегу влево, в сторону Тайницкого сада. Телега скрипела и стонала, разбитая тяжелыми грузами. Серко от радости попытался взбрыкнуть. Колесо наскочило на камень. Лопухин наклонился, чтобы убрать его. Тут его заметили. К нему уже бежали длинноногие «богомолы» и большеголовые «жабаки», а также «нитридо-платиноиды» – все, кроме «фракталов». Они со своими дрессированными «дронами» на этот раз остались возле «тарелки». «Дроны» сделались видимыми и послушно, как собаки, караулили рабов, то бишь москвичей, а «фракталы» занервничали и забегали в лучах света еще быстрее. Интересно, кто из них главнее, – думал Костя, выбирая цель, – «жабаки» или «нитридо-платиноиды»? И изготовился к стрельбе, поставив «флажок» на короткую очередь. На таком расстоянии он мог рассчитывать только на то, что поразит «жабака». В «нитридо-платиноидов» следовало стрелять в упор, а в «богомолов» – по ногам, в симбонановолокна. Вот тогда-то Костя и понял, что они сейчас с Гнездиловым лягут здесь костьми, и хотел было уже отослать парня к Верке, чтобы хотя бы они спаслись, но нервозность вдруг исчезла, будто ее и не было. Костя почувствовал себя уверенным и спокойным, словно уже выиграл все сражения, хотя и пожалел, что «титан» вышел из строя. Сейчас бы я все слышал и знал, что делать, подумал он. Между тем Иван Лопухин преспокойно откинул камень в сторону, разогнулся и что-то стал отвечать «жабаку» и «нитридо-платиноидам» в образе майора Базлова. Потом случилось совсем невероятное: «жабак» что-то спросил у «богомолов», подбежавших к телеге, и те дружно закивали своими лошадиными головами в касках типа чуча. – Фу-у-у… – понял Костя. – Теперь бы только отпустили его! Лопухин несколько раз показал на свою перевязанную голову, потом – на Серко, подводу и в направлении Тайницкой башни, и главный «жабак», совсем как человек, устало махнул рукой, что означало одно: катись на все четыре стороны! Должно быть, он согласился с доводами человека. Да и действительно, чем может быть опасен человек из семнадцатого века? Даже если он кому-то что-то расскажет, ему не поверят. Поэтому, скорее всего, он будет молчать, как рыба об лед, чтобы не прослыть белой вороной и не накликать на себя беду. Слава богу, подумал Костя, что старший сержант Хамзя занят другими делами, но тут же вспомнил об Амтанте. Тревога закралась в его сердце: вот-вот тот должен был появиться вместе с этим сержантом. Лишь бы все вышло, как я задумал. – Он вовсе не был уверен в успехе и надеялся лишь на жадность и глупость Хамзя. А вдруг Хамзя окажется умнее и никуда не пойдет? У меня всегда так – какая-нибудь мелочь рушит все планы, даже самые лучшие, думал Костя, держа пальцы скрещенными. «Богомолы», то бишь паласситы, расступились, вяло поворачивая своими длинными, как телеграфные столбы, телами, «нитридо-платиноиды» в образе майора Базлова чуть ли не отдали честь, и Иван Лопухин повел Серко в сторону спуска к Тайницкой башне – вначале не очень уверенно, оглядываясь, потом все быстрее и быстрее и пропал в темноте ночи. |
