– Что? Да… помню… – Габриэль смущенно посмотрел на своего старого друга.

– Он установил строгие правила, которым должны были следовать все тамплиеры. – Карие глаза герцога вспыхнули решимостью. – Мы верим, что меч Жанны до этого принадлежал ему. И в руках Девы он работал так, как того хотел Жак де Моле. Его сожгли как еретика. И он бы ни за что на свете не пожелал, чтобы его орден казнил тем же способом девушку, которая обращалась с его мечом с такой любовью в сердце, как и он сам, пусть даже она и не знала ничего о тамплиерах.

– Зачем ты мне все это рассказываешь? – с напором и чуть не плача спросил Габриэль.

– Чтобы ты знал, что тамплиеры постоянно делали попытки предотвратить смерть Жанны. Орден не убивал ее, это сделали два корыстных и самолюбивых человека. Они шли на поводу собственных интересов и желаний, они были далеки от цели – улучшить род человеческий. И орден думает, что ты, возможно, заинтересован в том, чтобы восстановить справедливость.

Медленно Габриэль поднял голову. Лицо его посуровело, губы сжались в тонкую линию.

Изображение на экране снова сначала померкло, а затем сменилось другой картинкой. Пожилой человек сидит в кресле, слуга кладет ему на лицо салфетку, смоченную в горячей воде, выкладывает на столик небольшую бритву и мыло для рутинной процедуры.

Тень мелькает у слуги за спиной. Габриэль обхватывает рукой его шею и сжимает, пока перепуганный малый не отключается. Затем он хватает бритву и прижимает ее к горлу сидящего в кресле мужчины.

– Этьен? – раздался из-под салфетки недовольный голос Пьера Кошона. Голос по-стариковски тонкий и высокий, ни намека на некогда зычного оратора, который своими каверзными вопросами долгими часами мучил полуголодную, изнуренную девушку.

– Это не Этьен, – ответил Габриэль. – Ты меня не знаешь, я всего лишь тень. Свидетель того, что ты сделал с Жанной Девой. Твои хозяева побеспокоились, чтобы ты остался жив, но сейчас… они решили, что пришло время убить старого пса.

Саймон знал, как сильно Габриэль хотел это сделать. Но он не успел распороть горло Кошона – тот дернулся, ахнул, схватился за сердце, приподнялся и рухнул в кресло уже безжизненным трупом.

– Габриэлю не суждено было убить Кошона собственными руками, – сказал Саймон. – Жану д’Эстиве повезло меньше. Его тело нашли в сточной канаве, с горлом, перерезанным очень тонким и острым лезвием. Среди простого народа пошла молва, что его постигла Божья кара за убийство Жанны д’Арк.

Хэтэуэй на мгновение замолчал, готовый выслушать возражения. Но их не последовало. По лицам товарищей он не смог прочитать ровным счетом ничего; тамплиеры, как никто в мире, умели казаться непроницаемыми. Молчание дало Саймону право продолжать.

– В самом начале я просил вас запомнить три момента. – Он вновь воспользовался пультом и пролистал кадры. – Послание де Моле, обратите особое внимание на изображение солнца и надпись на латыни. Мешочек, который висел у Жаны на шее. И то, что происходило с мечом, когда он оказывался в ее руке. К ним я хочу добавить еще два момента: утверждение Теража, что сердце Жанны в огне не горело, и то, что Филипп Бургундский неустанно предпринимал попытки сохранить Деве жизнь и пришел в ярость от того, как сильно пострадал орден тамплиеров от предательства двух корыстных судей.

Саймон еще раз нажал кнопку пульта. На экране появилось новое изображение, на этот раз не фрагмент из записи «Анимуса», а фотография выбитого на стене послания Жака де Моле.

– Посмотрите на солнце, – сказал он. – Здесь оно в виде углубления.