— Где епископ?

— Он болен, монсеньор.

— Так болен, что не может приветствовать меня?

— Он занемог, монсеньор, очень сильно занемог, — сказал один из священнослужителей.

Жослен так сверкнул на него глазами, что бедняга от страха съежился. Но в следующий миг новый граф, признав, видимо, такую причину как уважительную, спешился, мимолетно преклонил колени, сотворил крестное знамение перед принесенными реликвиями и резко кивнул консулам, которые протянули ему на зеленой бархатной подушечке церемониальные ключи от города. Предполагалось, что Жослен, приняв ключи, вернет их назад с благодарностью, но он проголодался и хотел пить и потому забрался в седло и, оставив коленопреклоненных нотаблей позади, поехал дальше.

Кавалькада вступила в город через западные ворота, где стражники опустились на колени перед своим новым господином. Всадники оказались в седловине между двумя холмами, на которых был построен Бера. Слева от них, на холме пониже стоял собор, длинный приземистый храм, не имевший ни колокольни, ни шпиля, тогда как справа улица каменной мостовой вела к возведенному на более высоком холме замку. Улицу, и без того узкую, обступили люди, так что всадникам пришлось растянуться по ней вереницей. Справа и слева горожане преклоняли колени и призывали на них благословения. Одна женщина разбрасывала по камням мостовой виноградные листья, а владелец таверны вынес поднос с кубками вина, которое расплескалось, когда лошадь Жослена задела трактирщика крупом.

Улица упиралась в рыночную площадь, грязную и вонючую, заляпанную раздавленными овощами и загаженную навозом коров, овец и коз. Впереди высился замок, ворота которого распахнулись, едва стражники увидели знамя Бера, которое нес оруженосец Жослена.

Все, что было дальше, Робби помнил смутно. Слуга увел его лошадь, а ему самому отвели в восточной башне комнату с кроватью и очагом, а вечером новоявленный граф задал в холле шумный пир. Туда пригласили вдовствующую графиню, маленькую, пухленькую, хорошенькую девицу, которую в конце попойки Жослен крепко взял за руку и увел в бывшую комнату старого графа, ставшую теперь его спальней. Робби остался в зале, где ратники, раздев догола трех служанок, забавлялись с ними по очереди. Другие, вдохновленные примером Жослена, сбрасывали с полок кипы старых пергаментов и бросали их в огонь, пылавший мощно и ярко. Шевалье Анри Куртуа наблюдал за всем этим молча, но он напился вдрызг, как и Робби.

На следующее утро были опустошены остальные полки.

Книги выбрасывали из окна во двор замка, где горел новый костер. Полки были порублены и полетели из окна вслед за книгами и свитками. Жослен, оживленный и радостный, командовал расчисткой помещений и между делом принимал посетителей. Среди них были слуги его дяди: ловчие, оружейники, хранители графских погребов и писцы, желавшие остаться на службе при новом господине. Приходили мелкие дворяне, ленники графства Бера, приносили клятву верности, вкладывали руки в руки Жослена и, обменявшись с ним поцелуем, становились его вассалами. Кто-то искал правосудия, а отчаявшиеся кредиторы прижимистого графа явились в замок в робкой надежде получить долги с племянника. Добрая дюжина священников просила у нового графа денег на заупокойные службы по усопшему, консулы Бера в красно-синих одеяниях притащились изложить свои возражения по поводу слишком высоких податей, а граф среди всей этой сутолоки успевал покрикивать на своих слуг, чтобы те поживее поворачивались, подбрасывая в костер книги и манускрипты.